Владислав Поляковский

Эмотивизм

Может ли фальсификат содержать авторазоблачение? Об одном логическом приёме исследования древних источников.

Изучая предположительно неверно или просто сомнительно датированные литературные памятники, можно поискать доказательства, что средневековый автор, создавая некий документ, который он намеревался выдать за древний, давал примечательный знак, что, де, к этому произведению можно не относиться как к подлинному всерьёз. То есть что к его произведению нельзя относиться как к произведению, описывающему реальные события, и, наоборот, надлежит относиться как к произведению, в котором речь идёт о заведомо нереальных вещах. Мне представляется, что для этого мог использоваться принцип сообщения информации в такой форме, которая одной группой людей будет понята одним образом, а другой – другим образом. Иными словами, автор мог учитывать, что среди читателей будут и посвящённые, которые поймут его знак, а профанам знать об этом и не надо.

Такое знаковое сообщение информации могло иметь следующие формы:

– Формат произведения. Автор мог легко выполнить своё произведение в рифмованном виде, что для читателя образованного было бы вполне достаточным намёком, что перед ним плод вдохновения, безумия и т.д., следовательно, это не произведение строго документальное. С этой точки зрения было бы очень интересно рассмотреть все поэтические или просто рифмованные хроники.

– Адресность произведения. Само указание конкретного адресата информировало читателя, если выразиться просто, "кому это читать, а кому его не читать". Тот, кто "в теме", поймёт не так, как тот, кто не знает реалий, известных автору и его адресату. Точность повествования отходит на второй план.

– Вставка заведомо малореальных, с точки зрения читателя, сообщений. Автор или тот, кто вводил в широкий оборот такое произведение, зная об образовании читателя и о тех или иных его представлениях, легко мог создать образ чего-то нереального. К этой категории могут относиться упоминаемые в хрониках аномальные явления, различные чудеса, что можно рассматривать как частный случай упоминания заведомо малореальных вещей (miraculum). То же самое можно сказать о вставке в хроники популярных мифов: мифа об империи и мифа о конце света. Часто подобные сообщения упоминались наряду с эффектами головокружения, которые публика испытала (или могла испытать) от ознакомления с такого рода произведениями.

– Частным случаем описания таких аномальных явлений мог бы быть конец света (пример: в семи первых книгах своей Хроники Оттон Фрейзингенский идёт от Адама до своего времени, а VIII книга предлагает подробный рассказ о конце света. Сама композиция произведения говорит о том, что если дело заканчивается концом света, то и раньше речь шла о нереальных событиях). Винцент из Бове в начале своего Speculum historiale заявляет, что расскажет историю мира "ab initio seculi usque ad finem" (от начала веков до их конца) [754]. И действительно, это Зерцало кончается эпилогом, в 24-х главах которого речь идёт de ultimis temporibus (о последних временах)(здесь наблюдается интересная игра смыслов: то ли речь о последних событиях, как для времени жизни автора, то ли говорится о конце света, как мифологическом образе).

– Ещё один частный случай: придание деятельности отдельных персонажей мессианского характера или характера кары божьей.

– Вставка в текст ссылок на авторитетов и антиавторитетов. К примеру, в ПВЛ Нестор-летописец может служить таким ведённым авторитетом. С этой точки зрения структура ПВЛ предстаёт такой: есть некий реальный повествователь, который создаёт образ ещё одного повествователя, которому и приписывается само повествование. При этом сам Нестор-летописец оказывается в роли созданного образа.

Приём в литературе, который сводится к созданию видимых для одних, и невидимых для других образов, то есть прямой речи, которую произносит скрытый повествователь, носит название приема менипеи. Более подробно он рассмотрен в произведениях Альфреда Николаевича Баркова [17].

– Вставка заведомо расхожих, шаблонных сюжетов, постоянное употребление избитых выражений и популярных вводных слов и слов-паразитов (можно вспомнить об очень частом употреблении в конце многих предложений слова dicunt – говорят. Что характерно, такое слово шло просто, даже без знаков препинания).

– Приписывание официальным лицам элементов поведения, несовместимых с их формальным саном. К примеру, многочисленные папы-отшельники…

– Подчёркнуто частое упоминание имени Бога. Такое упоминание могло легко создавать ассоциации типа "Бог это знает", "а Бог его знает", которые бы имели совершенно чёткий смысл: этого не знает никто. Или: божья весть в смысле весть, сообщённая непонятно кем.

– Упоминание недостоверного источника, или такого, в отношении к которому ярко выражено пренебрежительное отношение (к примеру, когда информатора называют по кличке вместо полного имени).

– Подчёркнуто развлекательно-эстетический характер произведения. К примеру, употребление слов вроде "услаждения сладкого слуха".

– Подчёркнутая пафосность произведения, постоянное упоминание высоких слов.

– Нарочитая запутанность языка, демонстрация его напыщенности. Особенно такое характерно для латиноязычных источников.

– Использование примеров исключительной яркости.

– Многочисленные посвящения. Делая посвящения, автор хроники указывал заказчика своего произведения. Заказчик очень часто оказывался в роли мецената, и созданное таким образом произведение способствовало распространению его славы.

– Проповеднический характер текстов.

– Использование (в качестве авторского предположения) чисел, имевших повсеместную репутацию несчастных. К примеру, такие простые числа, как тринадцать, семнадцать, тридцать один и сорок один.

Очень интересно в свете изложенного рассмотреть указания на то, что перед читателями имеет место "сокращённый вариант". Ведь если есть сокращённый вариант, то текст мог быть переделан, и помещённые в нём эмотивные знаки, сигнализирующие о недостоверностпи сообщаемого, благодаря такой переделке могли бы просто быть убранными. И если с массовый оборот попадает благодаря горе-переписчикам или горе-сокращателям именно такой вариант, то очень легко мог бы иметь место эффект массового оболванивания народа, когда выдавался бы готовый текст без первоначального варианта, который такие эмотивные знаки содержал. Массовый читатель при этом воспринимал данный текст как текст, который автор выдавал за истинный, хотя автор этого текста за истинный его (разумеется, в случае, если он действительно расставлял эти самые эмотивные) не выдавал.Весьма возможно, что при этом переписчик мог сам этих знаков не заметить, или, если и замечал, то он мог об этом написать в предисловии. В любом случае, это очень интересный вопрос.

Роль эмотивных знаком также могли играть аббревиатуры, лигатуры и пометки на полях. С этой точки зрения всегда неплохо посмотреть на палеографию. Те или иные рисунки могли играть роль, которую сейчас играют смайлики.

При сообщении заведомой лжи, или, иными словами, при создании образа фальсификатора, мог бы работать, видимо ясный и понятный для многих его современников принцип, что недостоверная информация, сообщённая в одном месте, автоматически влечёт такую же недостоверность информации, сообщённой в другом месте. И читатель понимал бы, что к этому произведению нельзя относиться как к произведению строго документальному.

Этот принцип разделения информации не доекументальную и недокументальную можно назвать принципом эмотивизма (эмотивизм – слово, с помощью которого принято называть произнесение слов с целью создания эмоционального фона, сюда же входит молчание как выражение нежелания общаться). Рассмотреть результаты его применения ко многим произведениям, приписываемым глубокой древности, было бы наверняка интересно.

Примеры начнём приводить с глубокой древности. Согласно КЭ [20] "В Городе Бога" (The City of God), начатом в 413 (но книги 20-22 были написаны в 426) Августин отвечает язычникам, которые приписывали падение Рима (410) из-за отмены языческого поклонения. Рассматривая проблему Божественного провидения в отношении Римской империи, Августин расширяет горизонт ещё больше и создает философию истории, в которой мир сгруппирован вокруг Христианской религии, а Христос – единственный, кто возвращается к началу и ведёт человечество к его последнему дню. "Город Бога" рассматривается как наиболее важная и общезначимая работа Августина. Другие работы в основном интересуют богословов, а эта, подобно "Признаниям", принадлежит общей литературе и обращается каждой душе.

Добавлю, что, согласно Бернару Гене [326], некто Вейс (Wace) сокрушался по поводу тех, кто превращает историю в романы. Может быть, здесь есть некий намёк на то, что histoire - может быть и романом, а res gestae - историческим повествованием? Может быть, само слово historiae (histoire) в заголовках произведений уже было намёком кое на что?

"Матвей Парижский, говорит нам Томас Уолсингем, провёл жизнь, излагая в письменной форме разные удивительные события, но прежде всего поступки и деяния великих людей, как светских, так и церковных (со ссылкой на [345])". (О Матвее Парижском высказано очень много мнений касательно его сомнительной достоверности, более всего такие мнения порождал тот факт, что его труды стали известны лишь в позднее средневековье).

"В XIII веке Винцент из Бове включает в своё Историческое зерцало деяния, но также и запомнившиеся изречения ([754])". Интересно, что могло бы означать приписывание персонажам отельных фраз? Может быть, он мог бы быть элементом подчёркивания вымышленности образа?

"Некоторые историки, не чуждые литературе, – самый видный из них Сигеберт из Жамблу, –  не колеблясь, перечисляли писателей и, не ограничиваясь историей, вторгались в область культуры". Интересно, как бы можно было понять выражение "вторгались в область культуры"?

"В конце XII века Гиральд Камбрейский в своем труде Topographia Hibernica ("Описание Ибернии") не только рассказал о всяких чудесах, но и исследовал нравы ирландцев" (со ссылкой на [515]). Здесь рассказ, перемешанный с различными чудесами, приписывается ирландской истории. Иными словами, не исключена трактовка, что многочисленные перечисленные чудеса и означают заведомо недокументальный характер повествования.

Не случайно одна из первых средневековых книг о Древнем Риме так и называлась "De miraculum urbis Romae": "О чудесах древнего Hима". Тем самым подчёркивался характер заведомой легендарности повествования всей последующей литературы о Древнем Риме.

"В конце XIV века Томас Бертон отметил с интересом, что Марко Поло, венецианский купец, пропутешествовав 26 лет, описал "чудеса мира, а также народы, религии и страны во всём их разнообразии". В свете многочисленных высказанных подозрений о Марко Поло упоминание о чудесах в его произведении было бы более чем информативным эмотивным знаком".

Здесь же, у Гене, в следующем разделе: "..они тяжело трудились, .. по крайней мере ради удовольствия, и это их утешает, - ради удовольствия тех, кто будет их читать или слушать. Из-за того, что читатели и слушатели ожидали от исторического рассказа прежде всего того, что Квинтилиан требовал от любого рассказа: чтобы он развлёк и позабавил". Совершенно непонятно, как бы этот принцип развлекаловки сосуществовал бы с задачей правдивого исторического повествования. Цитирования без перерыва:

"В XII веке в Ардре в дождливые дни трое старых рыцарей сменяли друг друга, излагая исторические рассказы "для развлечения слушателей", "adaurium delectationem" (со ссылкой на MGH SS, XXIV, 607 [1]). В начале XIV века в Сен-Дени аббат и монахи просили брата Ива написать "какой-нибудь трактат или какую-нибудь красивую историю, которую было бы приятно послушать" (со ссылкой на автора, который причастен к написанию "Historia pontificalis", а именно, Жана Салисбури [629]).. И до, и после него было много монахов, которые писали историю, желая доставить передышку и развлечение, "recreatio", тем, кто прекращал ненадолго работать и молиться (со ссылкой на [826]). В 1338 году Роберт Маннинг в своём монастыре в Сиксхилле переводил на английский язык хронику Петра де Ленгтофта, и в прологе автор оповестил всех о том, что она писана:

"не для учёных, а для простых людей,

для тех, кто живет в этом краю

и не знает ни латыни, ни французского", –

а далее он просил их всех помолиться за него, "за меня, который тяжко потрудился для вашего удовольствия (solace)(со ссылкой на [715])".

Самое интересное, из этой цитаты вырисовывается ещё один эмотивный знак: указание на то, что данное историческое произведение адресовано простым людям, а не высшим слоям общества. Именно с этой точки зрения автор этих строк высказал бы идею о том, что ещё одним признаком заведомой недокументальности было бы явное указание читательской аудитории, для которой данное произведение предназначалось.

Ещё интересно, что подобным эмотивным знаком может быть задекларированный прагматизм повествования. "В прологе к Historia pontificalis Иоанн Солсберийский говорит, что перед ним такая же цель, какую ставили себе авторы, составлявшие хроники до него: быть полезным современникам и потомкам. Он даже уточняет, в чём история может быть полезна: она даёт примеры вознаграждения и кары, которые учат жить; она вскрывает невидимый Божий промысел; она помогает ввести или уничтожить обычаи, усилить или разрушить привилегии". При этом – увы – подлинность и документальность отходит на второй план.

Частным случаем такого стремления к прагматике было декларированное стремление истории к морализму. "Для Цицерона история была "наставницей жизни", "magistra vitae". В последующие века не было ни одного историка, который усомнился бы в том, что история должна указывать путь, по какому следует идти, "via vitae" , давать пример для подражания, "exemplum vitae".

"Случалось, что историки, если они были духовными лицами, больше заботились о действенности своей проповеди, чем о правде. Адам Клермонский в прологе к своим Flores historiarum заявил, что его меньше привлекают надёжные, точные факты, чем факты интересные (со ссылкой на [347], т.е. на работу Герта Мельвиля "Zur "Flores-Metaphorik" in der mittelalterlichen Geschichts-schreibung"). Если принять во внимание, что произведения, в названии которых фигурирует слово "Flores", легли в том числе и в основу хронологии (к примеру, Гвидонис), то можно заключить то, что их авторов интересовало всё самое интересное, но не самое достоверное. А в контексте этой статьи логично предположить, что всё, имеющее ассоциацию с цветами, пыталось играть на чисто художественном поле.

С этой точки зрения интересно посмотреть на многословие, за которое время от времени критикуют некоторых авторов. Если произведение уже несёт некий эмотивный знак, то те самые многоярусные рассуждение, как участки концентрации мысли, и могут играть роль тех мест, где пишется много точек зрения, в том числе и наиболее достоверная.

Многочисленные места, связанные с подчёркнутой религиозностью, с излишне частым упоминанием ипостасей мира внеземного, могут быть указанием на неизведанность, а также служить указателями невысокого уровня достоверности.

Ещё один эмотивный знак недокументальности хроники – подчёркнутый её прагматизм, проявленный в отношении к текущей юридической ситуации.

"Саксонская хроника – это приложение к Саксонскому зерцалу (Sachsenspiegel); равным образом и Королевская Книга (Konige Buch) является приложением к Швабскому Зерцалу. В конце XIII века Мартин Поляк создал научный труд, очень краткую историю пап и императоров; автор выражал надежду, что богословы смогут дополнить им Historia scholastica, а специалисты по каноническому праву - церковные постановления или декреталии (со ссылкой на его издние в MGH).... Не случайно замечательный расцвет истории в Англии 1090-1130 годов приходится на тот период, когда большие монастыри после завоевания должны были защищать свои права и даже само своё существование: расцвет частично и порождён этой необходимостью (со ссылкой на работу с захватывающим названием "The Sense of the Past, TRHS, 23 (1973)[60], 243-263").

Есть одно характерное высказывание о рифмованных хрониках, приписываемое по [326] Николаю из Санлса, который начал свой поэтический перевод хроники Турпина ([745]): "В рифмованных хрониках правды нет", а после этого идёт откровение самого Гене: ([326], стр. 71): "серьёзные авторы оставили рифму литераторам, которых не терзала забота о правде... в целом образованные люди и жонглёры довольствовались теми немногими книгами, которые были тогда в библиотеках".

Если верить католический энциклопедии [20], статье о Григории Турском, "его мнение всегда занимается с экстраординарными событиями: преступления, чудеса, войны, излишки каждого вида; для него обычные события были слишком банальные для уведомления".

Характерно поведение самого хрониста и поведение его издателей. К примеру (Гене, стр. 234): "Сбитые с точку отсутствием заглавий или их многообразием, и ещё более равнодушные, чем средневековые переписчики и читатели, к намерениям историка, к заглавию, которое он выбрал, к вступлению, которое он написал, издатели Нового времени слишком часто себе позволяли не воспроизводить бесполезную болтовню, каковой, с их точки зрения, являлось вступление, а также не принимать заглавие и изменить название, на котором остановился автор". "Поскольку моя компиляция, – объясняет автор XII века, – охватывает время от РХ до наших дней, я её назвал Chronicum omnium temporum". Но когда П.Ф. Лабб в 1657 году опубликовал эту хронику всех времен, он не придал значение этому "пустословию" и счёл интересными только сведения, относившиеся к истории Сен-Мекан, где жил автор. Этот самый П. Лабб воображал, что оказывает услугу читателям, озаглавив книгу Maxentii in Pictonibus Chronicon quod vulgo dictur Mallaecense (со ссылкой на [375], [376])... Когда П. Маршге и Э. Мабий в 1869 выпустили новое издание этой книги, они дали ей название Chronicon Sancti Maxentii Pistavensis, а вступления вообще не напечатали. Выбросили всё, что, по их мнению, им показалось "слишком слабым", исправили даты, которые им показались ошибочными, дали другой порядок изложения событий, который им показался более оправданным (со ссылкой на [377])".

Ещё можно сделать ряд интересных замечаний, исходя из особенностей стиля. Об особенностях стиля согласно Гене, стр. 248: "Компиляторы не сталкивались с проблемами формы. Но среди историков были не только компиляторы. Располагая письменными источниками, многие стремились создать более личное произведение. Вильям Ньюбругский переработал источники, которые имелись в его распоряжении, прибавив к ним много личного, в результате связь с источниками очень трудно установить (со ссылкой на [378]).

Было видно ярко выраженное стремление писать на как можно более простом языке. Отсюда пошло выражение sermo rusticus. Отцы церкви, начиная со святого Августина, советовали простой язык, sermo simplex, sermo humilis. "Лучшие историки используют простой стиль – со ссылкой на Гийом из Пуатье" (со ссылкой на [379], но при этом возникает напрашивающийся вопрос: а что себя представляют те, которые пишут на не очень простом стиле, – ВП). "Я подумал – пишет Этьен Мале (или: плохой Стефан, в нарицательном переводе, – ВП) – что это сочинение должно быть написано простым языком, без риторических украшений, так чтобы читателю или исследователю было легче в нём отыскать подлинные факты…(со ссылкой на [380])" (при этом возникает вопрос: зачем вообще были нужны риторические украшения, точнее … (риторика… Согласно словарям – искусство красноречия, которое часто сводится в практическом проявлении к искусству ответа на вопросы с уходом от темы, умению забалтывать и т.д. По правилам поединков бегство с поле боя или неявка – признание поражения. С этой точки зрения многочисленные риторические приёмы, содержащиеся в нарративных источниках (эпитеты, метафоры), указывают не невысокий уровень документальности. Что касается метафор, то такой язык, как латынь, если верить неким откровениям преподавателя латинского языка, представляет из себя сплошные метафоры. Хочется здесь же прибавить, что риторическая вопрос – вопрос, не требующий ответа, риторическая фраза – фраза, не допускающая возражений, – ВП).

Хроники часто писались простыми фразами… С историей было иначе: когда историк писал историю, он был вынужден оринетироваться на культуру, потребности, вкусы (и на текущее состояние образования, – ВП) своей публики. Ордерик Виталий, ища для своей публики душеспасительную прозу, не мог ограничиться лишь простыми формами (со ссылкой на [381])… Сам Гийом из Пуатье, который сочинил "Историю Вильгельма Завоевателя", и который был воспитан на факультете изящных искусств, сам написал "Историю Вильгельма Завоевателя" отнюдь не в простых стихах. После него всё больше и больше стали читать античных авторов, риторика занимала всё большее и больше места, в обиход входило ars dictaminis ("искусство красноречия"). Напрасно историки предупреждали, что будут писать простым языком, под этим они подразумевали продуманный стиль. Для многих простота была не более чем topos, местом во вступлении (со ссылкой на [382])… Они заявляли, что желание быть понятыми простыми людьми не обязывает отталкивать от них образованных (а на те годы к тому же состоятельных) читателей, и осмеливались напоминать, что слово автор (auctor) происходит от слова augere, прибавлять, развивать, и что автор должен стилем возвышать, adaugere, факты (со ссылкой на [339]). Цицерон говорил, что если авторы анналов должны только рассказывать факты и являться narratores rerum, то историкам надлежит их украшать и быть exornatores rerum (со ссылкой на Гене [176]).

Великий принцип Цицерона был воспринят: если люди или вещи, о которых идёт речь, важны, нужен стиль высокопарный, если низки – стиль низкий, если посредственны – стиль посредственный"…. (то есть – внимание – сам выбор тональности стиля мог служить мерой определённой оценки). В XII веке ряд историков смело признаются, что они слишком часто заботятся о стиле (то есть, говоря нашим языком, у них был ярко выраженный эмотивизм, – ВП).

Чтобы писать латинскую прозу, самым надёжным казалось избрать за образец древнего автора. Регино Прюмский пошёл по стопам Юстина. Аймоин (Aimoin, Эмуан) из Флери, строил фразы по модели Иосифа Флавия, известным по прозвищу Гегесипп ([384]). Ещё больше по Европе было образцов Саллюстия. По примеру из прозы сочинялись речи и описания битв, и цветы античной риторики продолжали расти (со ссыкой на [385]) (к вопросу жанра заведомого подражания, – ВП).

…После тысячного года (эсхатология) история стала приобретать новые формы. Уже в античности некоторые авторы прибавляли к прозе некое количество стихов, но эта форма достигла зрелости значительно позже, при появлении De nuptiis Phuilologiae et Mercurii (буквально: о свадьбе филологии и Меркурия) Марциана и Consolatio Philosophiae ("Утешение философией") Боэция. До тысячного года стихи не внедрялись в ткань исторической прозы. Впервые это произолшло в начале XI века в прозе Дудона Сен-Кантенского (со ссылкой на [387]). В дальнейшем, на протяжении XI и XII столетий, когда значительность сюжета того требовала, когда автор хотел извлечь из события моральное поучение и просто считал, что надо читателю дать отдых от слишком тяжёлой премудрости, он мог вводить в свою прозу стихи ([388]).

Некие историки XI и XII веков сочиняли рифмованные стихи. Но почти все стремились писать красивую прозу, обильно насыщенную рифмами. Встречается они у Видукинда Корвейского в X веке… В XI и XII проза редко обходится без рифм… ([385]). Обучение в монастырях обязывало скандировать фразы, потому что всё время повторялись одни и те же звуки (prodidit, transfudit, patravit, ad tempus mutationem, voluntatis explentionem..)… Гивиберт Ножанский, Ордерик, Галл Аноним – мастера рифмованной прозы тех лет.

Начиная с XII века проза становится не только рифмованной, но и ритмизированной. Фразы в ней следуют тому, что в Средние века назвалось cursus, то есть воспроизводя чёткий ритм, основанный не на числе слогов, как в античности, а на числе ударений. Робкие попытки внедрения cursus были и раньше…

В начале XII века при Геласии II (1118-1119) применяются правила этой ритмизации, согласно которым должно было строиться начало и конце фразы, но реально строился лишь конец фразы. Различались дактиль со спондеем.

Этот изысканный язык прославлял деяния великих правителей… Бенедиктинские и цистерианские монахи, стремившиеся писать для простой публики, употребляли то, что немцы называют kunstprosa. С 1187 года пошла тенденция к более простой латыни.

С XII века всё больше и больше людей писали на родных языках… Общим для всех этих сочинений было то, что они писались на народных языках в виде стихов. Стихи считались естественной формой литературы: благодаря ритму их легче было удержать в головах жонглеров. Эти стихи… пренебрегали хронологией. Историки XX века ими пренебрегают, заклеймёнными как поэтический вымысел. Но уже и эрудиты XII века в своих монастырях не доверяли сомнительным рассказам, и настало время, когда даже те, кто не владел латынью, стали требовательней относиться к истории. Кажется, около 1180 года автор "смерти Эмери нарбонского" первым констатировал, что

"Поэма героическая нам не может сказать

что не лжёт там, где надо стихи сочетать

слова подбирать и рифмы слагать".

В 1202 году Николай из Санилса хорошо видел, что использование рифмы и заимствование из устной традиции мешает верить тому, о чём поют жонглеры: "Наши римфованыне сказки – неправда, ложь то, что они говорят, поскольку следуют одним только слухам (со ссылкой на [389])". Так он оправдывал свою дерзость, переводя народной прозой "Историю Карла Великого", приписываемую Псевдо-Турпину.

В истории ещё долго использовалась стихотворная форма. Лишь Саксонская хроника середины XIII века была исключением, до середины XIV века стих оставался главной формой. На французском языке после 1200 года стало появляться всё больше исторических "романов" в прозе (т.е. сочинений, написанных на романском языке)… На протяжении XIII и XIV веков стихотворная форма оставалась живой (см. "роман"). Гийом Гиар составил роман под названием "Ветвь королевских родов". О битве при Кресси рассказывалось в стихах. Даже в начале XV века Жан Кретон предпочел рассказать о смерти Ричарда II в стихах.

Стихотворная форма для жонглёров сохранялась как наиболее естественная.. Для умов, стремящихся к истине, такие формы были нетерпимыми. Иоанн Красивый (известный в русскоязычной литературе в том числе и как Иоанн Добрый, – ВП) "видел и читал" рассказ о франко-английских войнах в большой рифмованной книге, он нашёл, что она полна "головоломок и вранья", такая "лживая и полная неправды" включает в себя "великое множество роскозней и повторений для приукрашения рифму", тогда он решил облечь историю короля Эдуарда в прозу (со ссылкой на [390]). Жан Фруассар, которого Иоанн Красивый (Иоанн Добрый) убедил, что рифмы и песни не сообщают "истинной истории", в 1369 году отказался от стихов и перешёл на прозу. К тому времени чтение вслух уже сменилось чтением интимным… Поэма, возмутившая Иоанна Красивого, даже не сохранилась.. Рифмованная хроника Жана Фруаасара не сохранилась… Поэма Жана Кретона стала пользоваться успехом лишь после того, как её переложили на прозу.

Когда в XIV веке во Франции при Филиппе VI, Иоанне Красивом и особенно Карле V, в Священной Римской империи Карла IV, в Австрии Рудольфа IV и особенно Альбрехта III, в Арагоне под влиянием Хуана Фернандеса Эредиа переводов стало появляться больше, и они не задумылись как переделки, а стремились быть максимально точными.

Отрицательная хронология. Счёт времени до какого-то дня (древнеримский календарь) понятен. С этой точки зрения абсолютно непонятен счёт времени до какого-то события в годах (наприер, "до наступления конца мира осталось столько-то лет"). Может быть, этот факт информативен?

Можно говорить о мифологичности отдельных персонажей. К примеру, в хронике Карла Великого авторства Эйнгарда, Эйнград сразу же ([469]) отказывается говорить о его детстве и юности, так как об этом нигде ни у кого не написано. То есть возникает вполне известный по художественной литературе образ "человека ниоткуда".

 

Литературара

 

1. MGH SS, XXIV, 607.

754. Oursel (Ch.), Un exemplaire du "Speculum majus" de Vincent de Beauvais provenant de la bibliotheque de saint Louis, BEC, 85 (1924), 251-262.

17. Барков А.Н. Теория литературы, семиотика, философская эстетика. Интернет. |http://literarytheory.narod.ru/index.html

20. Catholic encyclopedia. Интернет http://www.newadvent.org/cathen. The Catholic Encyclopedia, Volume VCopyright (c) 1909 by Robert Appleton Company Online Edition Copyright (c) 1999 by Kevin Knight Nihil Obstat, May 1, 1909. Remy Lafort, Censor Imprimatur. +John M. Farley, Archbishop of New York.

60. Southern (R. W.), M: 4. The Sense of the Past, TRHS, 23 (1973), 243-263.

176. Guenee В. (в этой фамилии третья буква "е" имеет черту наверх) Histoires, annales, chroniques. Essai sur les genres historiques au Moyen Age, in Annales: 1973, s. 997-1016.

326. Бернар Гене. История и историческая культура средневекового Запада. М. Языки славянской культуры. 2002. Пер. Баевской Е.В. и Береговской Э.М.

339. Lacroix (B.), L'historien au Moyen Age, Montreal -Paris, 1971.

345. THOMAS WALSINGHAM, Gesta abbatum monasterii Sancti Albani, H. T. Ri-leyed., 3vol., Londres, 1867-1869.

347. Melville (G.), Zur "Flores-Metaphorik" in der mittelalterlichen Geschichts-schreibung. Ausdruck eines Formungsprinzips, HJ, 90 (1970), 65-80.

376. Labbe (Ph.), Novae Bibliothecae manuscriptorum librorum tomus primus-tomus secundus, 2vol., Paris, 1657.

377. Marchegay (P.) et Mabille (E.), Chroniques des eglises d'Anjou, Paris, 1869.

379. Folda (J.), Manuscripts of the History of Outremer by William of Tyr: a Handlist, Script., 27 (1973), 90-95.

380. Morgan (M. R.), The Chronicle of Ernoul and the Continuations of William of Tyre, Oxford, 1973.

381. Dean (R. J.), The Manuscripts of Nicholas Trevet's Anglo-Norman "Cronicles", Medievalia et Humanistica, 14 (1962), 95-105.

382. JEAN DE SALISBURY, Historia pontificalis (Memoirs of the Papal Court], M. Chibnall ed. et trad., Edimbourg, 1956.

384. Werner (K. F.), Die literarischen Vorbilder des Aimoin von Fleury und die Entstehung seiner "Gesta Francorum", Medium aevum vivum. Festschrift fur Walter Bust, Heidelberg, 1960, p. 69-103.

385. Beumann (H.), Widukind von Korvei. Untersuchungen zur Geschichtsschreibung und Ideengesckichte des lO.Jahrkunderts, Weimar, 1950.

387. Swietek (Fr. R.), GUNTHER OF PAIRIS and the "Historia Constantinop-olitana", Spec., 53 (1978), 49-79.

388. Lhotsky (A.), Aufsatze und Vortrage, 5 vol., Munich, 1970-1976.

389. Jodogne (O.), La personnalite de 1'ecrivain d'oil du XIIe au XIVC siecle, L'humanisme medieval dans Us litteratures romanes du Xlle au XTVe siecle, A. Fourniered., Paris, 1964, p. 87-106.

390. JEAN Le Bel, Chronique, J. Viard et E.Deprezed., 2 vol., Paris, 1904-1905.

469. EGINHARD, Vie de Charlemagne, L. Halphen ed. et trad., 4e ed., Paris, 1967.

515. GIRALDI CAMBRENSIS Opera, J. S. Brewer et autres ed., 8 vol., Londres, 1861-1891.

629. JEAN DE SALISBURY, Historia pontificalis (Memoirs of the Papal Court], M. Chibnall ed. et trad., Edimbourg, 1956.

715. ROBERT MANNING OF BRUNNE, The Story of England J.Furnivall ed., 2 vol., Londres, 1887.

745. Auracher (Th.), Der sogennante poitevinische Pseudo-TURPIN, ZRP, 1 (1877), 259-336

757. Schneider (J.), Recherches sur une encyclopedic du XIIe siecle: le "Speculum majus" de Vincent de Beauvais, CRAIBL, 1976, p. 174-189.

826. Salmon (A), Recueil de chroniques de Touraine, Tours, 1854.

Эскиз статьи был отражён одной из глав книги "Средневековье. Средиземноморье. Многовариантность". Вторая редакция, 2004 год, апрель.

Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.