Олег Арин
Толстовцы, как зеркало российской контрреволюции
Олег Алексеевич Арин, доктор исторических наук, профессор политологии, главный научный сотрудник Центра международных исследований МГИМО (Университет) МИД РФ. Долгие годы живёт за границей, преподаёт в университетах Канады. В сфере интересов учёного: теория международных отношений; международные отношения в Восточной Азии (экономика, политика, безопасность); экономика, социальная, внешняя и внутренняя политика США, Японии, КНР, стран Западной Европы; прошлое, настоящее и будущее России; сравнительное страноведение; философия и социология.
Приводимая ниже статья есть отклик Арина на статью С. Алёхина "Эпилог Толстого-историка", которая в свою очередь была реакцией на его комментарии "Манифеста", написанного упомянутым Алёхиным вместе с Е. Меркуловым. Алёхин и Меркулов, видимо, русские писатели-иммигранты, живущие во Франции. Статья Арина опубликована в его книге «Россия в стратегическом капкане» (М.: Алгоритм, 2003).
А.С. Пушкин.
Русский национализм: реакция на униженность России.
Мой ответ на проект С. Алёхина с Е. Меркуловым (по поводу Манифеста) породил ответное послание, а точнее целое эссе, в котором С. Алёхин, опираясь на "глыбу" – Л. Толстого, пытается рассуждать на тему "причин исторических событий" и "роли личности в истории".
Я бы не стал отвечать на это эссе, поскольку поднятые в нём проблемы давно решены не только учёными марксистского направления, но и экономистами и философами ещё домарксовского периода. Понимаю, что стиль моего изложения не может не коробить С. Алёхина, судя по всему – очень интеллигентного человека. Желание не обидеть его было второй причиной моего молчания. Но тут по странному стечению обстоятельств за это время я вынужден был прочитать очень толстые книги. Одна из них – книга Э. Позднякова "Философия культуры" (М., 1996, 576 с.), другая – С. Кара-Мурза "Манипуляция сознанием" (М., 2000, 734 с.), третья – В.А. Корзуна "Кто мы? Откуда пришли? Зачем здесь? Куда идём? Взгляд земной на мир горний" (М., 2001, 512 с.). К своему удивлению, я обнаружил у всех авторов, кстати, моих хороших знакомых, одно любопытное сходство – презрение к Западу, его мыслителям, постоянное подчёркивание превосходства отечественных мыслителей и писателей. Дескать, этот хвалёный Запад не смог даже ответить на такой вопрос: в чём смысл человеческой жизни? (Э. Поздняков), а вся их наука не что иное, как манипуляция сознанием (С. Кара-Мурза), и вообще вся их "мудрость" состоит из одних противоречий (В. Корзун).
Хочу подчеркнуть, что эти книги написаны весьма известными российскими учёными (все – доктора наук и академики каких-то академий), которых я всегда относил и отношу к самой высшей категории российских учёных, пишущих в сфере общественных наук. Когда я сопряг их труды с десятками книг, написанных в национал-патриотическом ключе, у меня сложилась некая целостная картина, суть которой заключается в следующем.
В нынешней России утвердилось довольно мощное идеологическое течение, в основе которого лежит идея превосходства России над Западом, души над рационализмом, правды над истиной. Это не идеология шовинизма, а типичный классический образец идеологии оскорблённого национализма. Разница заключается в том, что шовинизм покоится на силе, причём не на силе духа, а именно на материальной силе. Примером могут служить нынешние США и даже Япония, которая, после того как стала второй экономической державой, устами бывшего премьер-министра Я. Накасонэ провозгласила лозунг: теперь не мы должны учиться у Запада, а Запад – у нас. Это, повторяю, шовинизм. Истоки национализма – в слабости. Любое национальное или национально-освободительное движение являет собой реакцию на унижение, оскорбление со стороны внешних сил или внутренних обстоятельств.
Современная Россия – униженная и разорённая страна. Попытки вновь восстановиться по западным моделям провалились. Демократия и рынок в этой стране не сработали. Реакция: Запад – дерьмо. Естественно, дерьмо и всё, что связано с Западом: его культура, философия, экономика. Патриоты взывают к внутренним резервам русского народа, к его духовным силам, которые не раз и не два в истории показывали "кузькину мать" этим западным недоумкам. Но нужна патриотическая идея. Где её взять? Поскольку крупных оригинальных философов Россия не знала, то начали обращаться к своим писателям, которые потрясали мир. Именно они и открывали ПРАВДУ. Обычно в этой связи называется великая троица: Толстой – Достоевский – Чехов.
О причинах исторических событий и роли личности в истории рассуждает любой думающий человек, в том числе и автор эссе С. Алёхин, который в подкрепление своим мыслям привлёк великого писателя Льва Толстого, как якобы истинную меру. Ему (Алёхину) показалось, что в романе Толстого "Война и мир", точнее во второй части эпилога, есть правильное разъяснение этих животрепещущих проблем. Но, сожалеет Алёхин, гениальные толкования писателя не вошли в сознание читателей, скорее всего потому, что мало кто дочитал роман до конца.
Возможно, я был один из немногих (знаю это по своему окружению), кто дочитал этот роман до конца вместе с эпилогом. Теперь я сожалею об этом. Чтение именно эпилога отвратило меня от произведений Толстого. Я опасался встретить в них аналогичный уровень философского мышления Толстого, какой был представлен в эпилоге.
А теперь всё по порядку.
С. Алёхин об исторических открытиях Толстого
С. Алёхин просуммировал "четыре основных аспекта" концепции Толстого, которые ему показались настолько новаторскими, что их поймут только будущие поколения "через сто-двести лет". Вот они:
"1. Он (Толстой) считал, что основная движущая сила истории – всё население, «все люди» соответствующей страны, а если мы занимаемся всемирной историей, то всё население земного шара.
2. В основе исторических процессов лежит сочетание чрезвычайно большого количества в значительной степени непредсказуемых событий и непрерывных процессов (в которых, тем не менее, есть свои закономерности). Многое при этом определяется не разумом, а подсознанием людей.
3. Чрезвычайно важен (а для российской истории – жизненно важен) географический аспект исторических событий. В «географии» кроется объяснение многих закономерностей пути России.
4. Наконец, важную (для России ключевую) роль играют особенности национального характера".
Предположим, что именно в этих "аспектах" проявил себя Толстой как великий философ. Разберём их подробнее. Я сознательно не буду ссылаться на работы Маркса или Энгельса и вообще на социалистическую литературу XIX века, в которой все названные "аспекты" разжёваны-пережёваны в мельчайших деталях, причём нередко в близком к толстовскому пониманию ключе. Обратимся к другим, так сказать, немарксистам – несоциалистам.
Берём аспект № 1. И оказывается, что ещё в начале XIV века итальянец Марсилий Падуанский в своём известном трактате "Защитник мира" писал, что именно народ является источником всей власти, носителем суверенитета и верховным законодателем, и потому именно народ, т.е. масса (правда, лучшая её часть) признаётся творцом государства, а в те времена это означало – творцом истории. После него эту идею (для того времени, между прочим, весьма крамольную) распространяли сотни философов (была целая падуанская школа), и среди них Томас Мюнцер, который эту идею пытался воплотить в своей революционной практике.
Но в ещё более теоретизированном варианте о народе писал французский историк Жюль Мишле, а именно в своём знаменитом трактате "Народ". Именно о Мишле и Фюстеле де Куланже другой французский историк Марк Блок писал в своей "Апологии истории", что они "уже давно научили нас это понимать: предметом истории является человек. Скажем точнее – люди". А тот и другой написали свои основные труды до выхода романа "Война и мир".
Но самое интересное: о народе как творце истории писал русский историк Т.Н. Грановский. Достаточно прочитать его лекции 1848/49 и 1849/50 гг.
Аспект №2. Об этом писали практически все без исключения (кому не лень, полистайте хотя бы Гоббса, Локка, Вико, Гердера и от него до Гегеля).
Аспект № 3. О важности географического фактора, о котором, кстати, сам Толстой упоминает вскользь, писал ещё француз Жан Боден в своём обширном труде "Шесть книг о республике" (1576 г.), где подчёркивал, что "тип государства зависит от географии и климата". Затем давал характеристики странам, исходя из данной идеи. Географический фактор не был загадкой и для русских историков. Помимо С.М. Соловьёва, весьма подробно эту тему развивал В.О. Ключевский. И если у Толстого не было возможностей прочитать Ключевского к моменту написания своего знаменитого романа, то С. Алёхин мог бы хотя бы мельком взглянуть на специальную статью Ключевского по данной теме ("Этнографические следствия русской колонизации Верхнего Поволжья... Влияние природы Верхнего Поволжья на народное хозяйство Великороссии и на племенной характер великоросса").
Аспект № 4. Об особенностях национального характера до Толстого писали не только на Западе, но и в России, начиная с Ломоносова. В толстовские времена об этом подробно писал во множестве статьей Н.Я. Данилевский ещё до выхода романа "Война и мир", а впоследствии он изложил это в знаменитой книге "Россия и Европа", кстати, опубликованной в год выхода толстовского романа.
Так что же нового привнёс Толстой в понимание истории, чего не было бы уже высказано до него. Ответ однозначен – ни-че-го.
С. Алёхин, противопоставляя точку зрения Толстого марксистским воззрениям – первый, дескать, исходил из того, что для понимания исторических процессов "одинаково важны все стороны повседневной жизни", а марксисты обращали внимание "в основном на классовые аспекты поведения людей", – измеряет в одной плоскости толстовство и марксизм, тогда как это методологические полярности, перпендикулярные направления мышления.
Господин Алёхин, судя по всему, не знаком с оригинальными работами Маркса и Энгельса (иначе он не написал бы ТАКОЕ эссе), а то очень бы удивился, прочитав хотя бы один том переписки двух титанов, где Маркс и Энгельс живо обсуждали такие стороны "повседневной жизни", как достоинство табака и вин в Алжире и наличие тараканов в гостиницах Карловых Варов. Но дело не в этом. Для описания "всех сторон жизни" существует масса писателей. Социальные же ученые обязаны сконцентрироваться на тех аспектах, которые как раз и оказывают влияние на ход исторических событий. Учёный обязан из бесконечных сторон повседневной жизни выявить те стороны, которые во взаимодействии определяют движение нации, государства, мировой ход истории. Философ Толстой этого не сумел сделать и поэтому оказался в плену частностей, так и не поняв стержень российской действительности даже под конец своей жизни. Марксисты же именно на основе классового анализа предсказывали ход развития не только в Европе, но и в России. Напомню, что Энгельс по годам прогнозировал политическую и экономическую ситуацию, в том числе и в России, задолго до свершения событий.
Фраза о "важности всех сторон повседневной жизни", на истинности которой сконцентрировался С. Алёхин, бессмысленна в принципе. Что это значит? Что все стороны жизни важны? Так и хочется возразить: да ну? Рассмотреть же все стороны в целостности ни один писатель или учёный никогда не сможет – их бесконечное множество. Это просто красивые слова человека-писателя, не имеющие научного содержания.
С. Алёхин перепечатывает массу цитат глупых историков из толстовского «Эпилога», которые нужны были Толстому, чтобы показать скудоумие историков, в частности их так называемую "теорию вождей" (или "теорию заговоров"). Но историки на то и историки, чтобы описывать то, что они видят. Таковыми, между прочим, были наши Н.М. Карамзин и Н.И. Костомаров. А видели они, как правило, даже не явление, не говоря уже о сути, а поверхность явления. В исторической науке таких историков, между прочим, называли хронологистами. Но разве было непонятно Толстому, что о сути явлений писали не историки-хронологисты, а философы или политэкономы. А именно их-то Толстой, видимо, не читал или, если и читал, то слишком выборочно, т.е. тех, кто ложился в его схему о глупцах. Какие имена он в этой связи упоминает? Вот они: Гервинус, Шлоссер, Ланфрей и Тьерри. Кроме последнего, остальные канули в вечность, как только почили в бозе. У Тьерри же просто был вырван "кусок", который совсем не характеризует его как действительно крупного историка. Но ведь были и другие историки: французы Франсуа Гизо, Алексис де Токвиль, немец Ф. Лоренц, русские историки, хотя бы те же самые С.М. Соловьёв или Т.Н. Грановский. Я не называю имён философов истории, их десятки, и все – весьма выдающиеся.
Конечно же, традиция описывать царей и королей была сильна среди историков XIX века. Но эта традиция постепенно ломалась. И окончательно её сломала, между прочим, именно социалистическая литература, которая впервые как раз на основе классового подхода поставила роль масс в истории на первое место. Но если граф Толстой не был знаком с этой литературой, то господин Алёхин мог бы всё-таки поинтересоваться кое-какой литературой на эту тему и взглянуть иначе, например, на ту же роль личности в истории. Даже не читая работ Г.В. Плеханова на эту тему, исходя из практики XX века, мог бы Алёхин осознать, что она не так пассивна, как представлял её себе Толстой. Но здесь начинается та самая диалектика, которую все русские учили, конечно, не по Гегелю. (В скобках отмечу, что те, кто одолевал Гегеля, становились на уровень европейских мыслителей: Белинский, Герцен, Чернышевский, Бакунин, Ткачёв, Кропоткин). Разрешение взаимодействия истории, народа и личности в каждом конкретном случае происходит по-разному, в том числе и так, что в этой триаде может решающим оказаться именно личность.
Алёхин с удовольствием цитирует Толстого в этой связи: «Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она была полезна и для чего вредна». Исходя из подобной посылки, видимо, нет ответа и в отношении деятельности Гитлера, Муссолини, Ельцина, Горбачёва. Но если кто-то не может сказать, для чего была полезна или вредил деятельность той или иной исторической личности (даже не обязательно исторической), то ему вообще ничего не надо ни говорить, ни писать. Поскольку уровень его сознания находится в доисторическом состоянии.
Алёхин пишет: "Подчеркнём, что та важность, которую Толстой приписывал случайным событиям, «мелким» происшествиям, была совершенно неприемлема для историков того времени (да и современных историков), которые во всём ищут «железные», неопровержимые закономерности и теории (которые и придумывают безапелляционно и в больших количествах)".
Алёхин явно не понял, что Толстой как раз сам опровергает тезис о случайностях. Именно на этом строится его концепция "свободы и необходимости", к чему я ещё вернусь. Но он также не прав и в отношении современных историков, многие из которых как раз зациклились на теории случайностей. Достаточно прочитать работы сторонников социальной бифуркации, особенно в России. (Кстати, когда Алёхин обвиняет современных историков или философов, не дотянувшихся до Толстого, не понятно: историков и философов каких стран он имеет в виду. Если французских, то у меня возражений нет, поскольку современных я не знаю. Если американских или русских, то их не знает Алёхин. Кого же он имеет в виду?).
Опять же (то ли Алёхин совсем оторвался от России, то ли его принципом является "не читать, а писать"), он совершенно не прав, когда пишет, что "географо-этнологическое" направление историографии не жалуется в настоящее время в России. Да вся идеология "неоевразийства" построена на этих принципах. Один А. Дугин чего стоит: всех замордовал этой географией и этнологией.
Судя по всему, Алёхин не понял и рассуждений Толстого о войне между Наполеоном и Александром, которая, дескать, была войной между всей Европой, с одной стороны, и Россией – с другой. Сам Толстой, хотя и мельком, но написал как бы в ответ на это: "Люди идут с запада на восток, убивая себе подобных, и событию этому сопутствуют слова о славе Франции, низости Англии и т.д. История показывает нам, что эти оправдания события не имеют никакого общего смысла, противоречат сами по себе, как убийство человека, вследствие признания его прав, и убийство миллионов в России для унижения Англии" (Толстой Л.Н. Собр. соч. в 12 Т. М., 1974. Т. 7, с. 327; курсив мой, – Авт.).
Тезис о борьбе всей Европы с Россией притянут за уши ради именно евразийской идеи. На самом деле Наполеон воевал со всей континентальной Европой, в том числе и Россией, из-за стратегических противоречий с Великобританией. Точно так же, как в 1813 г. вся Европа насела на наполеоновскую Францию, а в 1815 г. устроила ей Ватерлоо. Где здесь водораздел между Европой и Россией? Это же элементарные войны геостратегического происхождения в эпоху слома двух формаций. И приписывать Толстому наивность по этой теме означает недооценку самого Толстого.
Алёхин в завершение одного из разделов своего эссе почему-то назвал Наполеона "самым великим полководцем всех времён". Видимо, совсем офранцузился. Или не знает таких имён, как Александр Македонский, Батый, Чингисхан, Тамерлан, не говоря уже о российских полководцах, например, Суворова (который весьма успешно бил того же Наполеона), не говоря уже о Сталине, разбившем самую мощную армию всех времён и народов – гитлеровскую армию. Или у Алёхина другие критерии "величия"?
Вообще-то в интерпретации Алёхина Толстой предстает в очень бледном свете как историк и философ. Это получилось потому, что сам Алёхин просто его не понял или подогнал кое-какие его высказывания под своё видение истории, которое ему было необходимо, чтобы обосновать свои взгляды на нынешнюю ситуацию в России.
Поэтому есть смысл обратиться к самому Толстому, к его эпилогу, тем более что проблемы, которые он там поднимает, хотя в научном плане давно решены, но могут показаться актуальными с политической точки зрения.
Великое "открытие" Толстого
Итак, Толстой через философствование пытается понять, "какая причина исторических событий?" (с. 321). Отвечая на этот вопрос, он выстраивает цепочку слов: случайность – сила – власть – свобода – необходимость, которым придаёт понятийное содержание.
Посмеявшись над историками, описывающими историю на базе случайных событий, он через цепь рассуждений приходит к понятию НЕОБХОДИМОСТИ. Но перед этим он "пробует" и понятие СИЛЫ, которое в исторических объяснениях, по его мнению, сводится к понятию ВЛАСТИ. Он разбирает несколько определений понятия власти (одно из них: "Власть есть совокупность воль масс, перенесённая выраженным или молчаливым согласием на избранных массами правителей"; с. 315). Обнаружив в них тавтологию, он заключает, что "власть есть слово, значение которого нам не понятно" (с. 321). И таким образом сила – власть устраняется из его объяснения о "причинах исторических событий".
Затем он переходит к анализу слова СВОБОДА, поскольку многие историки именно через стремление к свободе объясняют цель исторического движения. Толстой справедливо доказывает, что "полной свободы" быть не может, она всюду чем-то ограничена (в частности, той самой географией). Несмотря на это, "все стремления людей, все побуждения к жизни суть только стремления к увеличению свободы" (с. 332). То есть человек без свободы уже не человек (с. 342). И тем не менее эта свобода действия людей должна быть ограничена, и ограничена "неизменным законом, выражаемым статистикой" (с. 333). При чём в данном случае статистика, Толстой не объяснил, но задолго до него роль статистики очень хорошо объяснил Т.Н. Грановский. Но всё равно верно по существу. Толстой сопряг понятие свободы и необходимости и начал разбирать их соотношения. Приведя ряд банальных примеров, он ещё раз повторяет: ибо как только нет свободы, нет и человека. "И потому представление о действии человека, подлежащем одному закону необходимости, без малейшего остатка свободы, так же невозможно, как и представление о вполне свободном действии человека" (с. 342). Вместе с тем: "Для того чтобы представить себе человека совершенно свободного, не подлежащего закону необходимости, мы должны представить его себе одного вне пространства, вне времени и вне зависимости от причин" (курсив Толстого, с.343).
Вообще-то все это можно было бы выразить одной фразой: свобода есть осознанная необходимость. Вместо этого, он продолжает довольно нудно и пространно разъяснять эту мысль, которая, видимо, для него самого казалась великим открытием.
В конечном счёте, вся его философия свелась к утверждению диалектической взаимосвязи свободы и необходимости. Всё это хорошо, только подобное утверждение, фундаментально обоснованное именно философски, было сделано задолго до Толстого. Достаточно было почитать, например, Баруха Спинозу, посвятившего немало страниц проблеме "меры свободы индивидуума и государства", в одном месте он писал (цитирую по памяти): "свобода возможна лишь на основе и в границах познанности естественных необходимостей". Я уж не говорю о Гегеле, где все эти вещи расписаны до мельчайших деталей.
Толстой, конечно, не философ. Когда он начинает философствовать, его яркий язык художника приобретает поразительную неуклюжесть, многословность; мысль скачет от одного понятия к другому. Вся вторая часть эпилога – это сплошное косноязычие. И совершенно прав был И.С. Тургенев, писавший П. Анненкову: "Беда, если самоучка принимается философствовать, как это делает Толстой".
Но самое смешное: сделав "открытие" во взаимоотношениях между свободой и необходимостью, Толстой не объяснил, какое отношение оно имеет к вопросу о причинах исторических событий. Вот квинтэссенция его понимания истории, выраженная им в послесловии к своей книге:
"Зачем миллионы людей убивали друг друга, тогда как с сотворения мира известно, что это физически и нравственно дурно?
Затем, что это так неизбежно было нужно, что, исполняя это, люди исполняли тот стихийный, зоологический закон, который исполняют пчёлы, истребляя друг друга к осени, по которому самцы животных истребляют друг друга. Другого ответа нельзя дать на этот страшный вопрос" (с.357).
Это типичный образец социал-дарвинизма, т.е. перенесение законов животного мира на мир общественный. Другими словами, история человечества, по Толстому, развивается по "зоологическим законам". То есть с помощью своей философии он так и не сумел вскрыть ни противоречий исторического развития, ни пружины поступательного движения истории, или, как говорил Грановский, "прогресс рода человеческого". Не случайно в одном месте Толстой пишет: "Почему происходит война или революция? мы не знаем" (с. 329).
Повторюсь: Толстой оказался не в состоянии разобраться в перипетиях российских событий даже в конце своей жизни. Но он сумел ярко отразить их как художник. Он велик как писатель, но отнюдь не как историк или философ, тем более не как разъяснитель нынешних бед России.
Нынешней России нужны не толстые
Алёхин пишет: «Увы, мы плохо усвоили уроки Толстого-историка. Но ещё есть надежда – великий роман Льва Толстого жив, и молодые люди по всей России читают волнующе строки: «Я хотел сказать только, что все мысли, которые имеют огромные последствия, всегда просты. Вся моя мысль о том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое. Ведь так просто».
К сожалению, а может быть, к счастью, молодые люди по всей России не читают Толстого. Они читают Стивена Кинга, Даниель Стил, какую-то Маринину, которая пишет про "ментов" и погони (но это уж точно — к сожалению). Господину Алёхину не надо обольщаться и не надо внушать себе то, чего нет, и не будет.
А приведённая фраза Толстого говорит только о том, что он не понимал жизни, не понимал законов общественного развития, не понимал сути исторических процессов. Поэтому "Толстой смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества", и – поэтому совсем мизерны заграничные и русские «толстовцы», пожелавшие превратить в догму как раз самую слабую сторону его учения. Надеюсь, все поняли, кому принадлежит эта цитата. (От редакции: это В.И. Ленин, «Лев Толстой как зеркало русской революции», ПСС, т. 17, с. 207-208.) К ней я бы добавил: ещё более смешны современные толстовцы, особенно те, кто, находясь за рубежом, пытаются спасти Россию. Не спасут её и местные толстовцы, чья смиренная проповедь "непротивления злу" насилием обессиливает волю масс к сопротивлению и умножает его беды и страдания.
Нынешняя Россия нуждается не в толстых, "юродствующих во Христе", не в тех, кто не знает, что такое революция, а в тех, кто не только знает, что такое революция, но и понимает, что без революции Россия обречена на уничтожение.
***
