Андрей Синельников

"Реформация – это перестройка", или "Кто придумал время?"

 

 

 

Если была, согласно теориям некоторых новых историков, Великая Империя, и она умерла, то те же историки легко назовут болезнь, которая оказалось для Империи смертельной. Название её – "парад суверенитетов". Вирус-возбудитель этой болезни тоже хорошо известен, он остаётся неизменным до наших дней. Это – сепаратизм во всех его разнообразных вариациях. Носителем вируса в старые времена вполне могла быть каста торговцев и частично каста духовенства. Остаётся исследовать сам процесс развития эпидемии, ход её протекания, приведший к летальному исходу – гибели организма, то есть краху Великой Империи.

 

.

 

Всем прекрасно известно слово "Реформация", так же как и период, который этим словом характеризуется. Улики и факты неотвратимо выводят нас именно на этот период. Что ж, рассмотрим, что это за явление такое – Реформация. Однако предварительно сделаем небольшое отступление. Цивилизация того времени, цивилизация средневековья резко отличалась от той цивилизации, в которой мы с вами существуем. В основном потому, что мы с вами существуем в цивилизации рационалистической, практической, приземлённой, а та была мистической, эзотерической. "Почувствуйте разницу", как предлагают нам в рекламе.

Вся схема жизни, вся практика существования той цивилизации и того общества были основаны на аллегории и символах. Долг каждого исследующего то время – научиться интерпретировать и понимать их, дабы затем, используя заложенный в них смысл, делать свои выводы, понимая действия тех людей. Только так и можно постичь смысл существования всей системы, существовавшей в то далекое время, и объяснить его окружающим. Если это не удается вам, то вы, как исследователь, так и будет пребывать во тьме (к чему намеренно предрасполагает сама система символов) и не сможете понять подлинное значение и секреты не только документов той поры, но и действий средневекового общества.

Интерпретация и усвоение тех правил, что были заложены изначально, остаются главной задачей каждого, кто стремится к их постижению. Великий Бернар Клервосский сказал о своём веке и об аллегориях и символах, на которых он был основан: "Я не знаю точно, что они означают, но чем плотнее завеса, скрывающая за собою духовные реалии, тем более прекрасными и притягательными они нам представляются; и ничто так не подстёгивает наше стремление приобщиться к ним, как этот деликатный, но труднопреодолимый запрет".

Мы обязаны это помнить, когда исследуем то, что в корне отличается от привычного нам.

Итак, Реформация.

"РЕФОРМА, [фр. reforme < лат. reformare преобразовывать, изменять]. Преобразование, изменение, переустройство чего-нибудь". (Энциклопедия Кирилла и Мефодия).

"РЕФОРМАЦИЯ, [фр. Rйformation < лат. reformatio преобразование]. 1. с прописной буквы. Общественно-политическое и религиозное движение в Западной и Центральной Европе 16 века, носившее антифеодальный характер и принявшее форму борьбы с католической церковью. 2. Проведение религиозных преобразований в духе протестантизма". (Из БСЭ)

"РЕФОРМАЦИЯ (от лат. reformatio – преобразование), общественно-политическое и идеологическое движение в Западной и Центральной Европе 16 века, принявшее религиозную форму борьбы против католического учения и церкви. Начало Реформации связывают с выступлением Мартина Лютера 31 октября 1517 года против торговли папскими индульгенциями. Идеологи Реформации выдвинули тезисы, которые отрицали необходимость католической церкви с её иерархией и институтом духовенства, отвергали каноны католического богослужения, не признавали права церкви на земельные богатства. Традиционно выделяют три основных направления Реформации: бюргерское (Лютер, Жан Кальвин, Ульрих Цвингли); плебейское, соединявшее требование упразднения католической церкви с борьбой за установление равенства (Томас Мюнцер, анабаптисты); королевско-княжеское, отражавшее интересы светской власти, стремившейся расширить свое политическое значение за счет церковных владений. Под идейным знаменем Реформации проходили Крестьянская война в Германии 1524–1526 годов, Нидерландская и Английская революции. В Реформации лежат истоки протестантизма (в узком смысле реформация – преобразование христианства в протестантском духе)". (Из Брокгауза и Ефрона).

Но фактически ещё за век до Реформации жили такие интересные люди, которые называли себя "гуманистами". Своё высокое звание они получили от названия мест, в коих занимались. А занимались они в студиях – "humanitatis", направленных на изучение человеков. Апофеозом гуманистов стал неоплатонизм. Неоплатоники создали Академию Неоплатонизма во Флоренции, и они якобы ввели в терминологию общества понятие Возрождение (Ренессанс). Нелишне напомнить, что Академию эту создал клан Медичи.

Гуманисты Эпохи Возрождения под термином "возрождение" понимали немного другое, в отличие от нас. Это сейчас мы, даже не заглядывая в энциклопедии и словари, совершенно точно можем сформулировать, что Возрождение – "это возрождение античного культурного наследия, как бы обращение к культуре позавчерашней, через голову культуры вчерашней, с целью формирования культуры сегодняшней и особенно завтрашней". Разница в том, что сейчас, в наш практичный век, историки научили нас, что происходит кругооборот истории, то есть, что она развивается по спирали. Тогда же, в век иррациональный и непрактический эти самые гуманисты точно знали, что история идёт только вперёд от Адама и Евы до искупления, и искупление это есть шаг к преображению, к возрождению. Отсюда и Ренессанс от церковного renovatio – "обращение".

Отцами основателями всего этого движения можно считать ряд личностей хорошо нам знакомых и сейчас. Звали этих личностей: Альбрехт Дюрер, график и художник, известный своими мистическими сюжетами типа "Четырёх всадников Апокалипсиса" и "Адам и Ева", друг и придворный портретист Эразма Роттердамского. Филипп Меланхтон (Шварцерд), сподвижник Лютера и один из самых ярых проповедников и теологов лютеранства, то бишь протестантской церкви. Николо Макиавелли – крупнейший из мыслителей Возрождения, который в представлении не нуждается.

Все их сподвижники, друзья, оппоненты, последователи и ближайшие ученики под термином Ренессанс в отличие от нас однозначно понимали "обновление", обновление человеческой природы в связи с наступлением нового "золотого века", а также и "обращение" старой паствы в новую веру с пришествием "золотого века".

Нам с вами сейчас достаточно хорошо известно, что ни один переворот, ни одна революция, перестройка, реформация и другие социальные катаклизмы не делаются без достаточно хорошей и грамотной подготовки. Одним из главных, если не сказать главнейшим, фактором этой подготовки является идеологическая подготовка. Проще говоря, без манипуляции массовым сознанием, без "оболванивания" масс ради их духовного перерождения, переворот обречён на провал. Так вот, Ренессанс, или Возрождение, или Обращение – как ни назови – относится как раз к этой области.

Основа идеологии, духовная основа Великой Империи были, осознано или не осознано, подорваны самой кастой духовенства, кастой молящихся, при смене парадигмы Веры с Богини-Матери на Бога-Отца. Основа единой Веры была расшатана и легко поддавалась дальнейшему разрушению. Межкастовая борьба за власть подорвала, с одной стороны, веру в незыблемость власти и страх пред кастой воинов, с другой стороны – веру в жрецов и страх перед старыми богами. Революционная ситуация, так сказать, назрела. Низы не хотели, верхи не могли и… далее, как сказал классик, надо было просто повести массы за собой. Но простота была только кажущейся. Нужна была та идеологическая морковка, за которой ослик народов побежит в светлое будущее. Морковкой этой предназначили быть ушедшему в далёкое прошлое "золотому веку". Но для этого про него надо было рассказать и найти ему место в том самом далёком прошлом. Причём рассказать каждому народу и каждому племени индивидуально, с учётом его чаяний и надежд. Придумывать мифы и легенды новым мессиям было не впервой, но на пути у них лежал фактор времени. Фактор времени не в том смысле, как мы его понимаем сейчас, типа, что не хватает его постоянно, а в том, в котором его понимало мистическое общество.

Время и пространство – определяющие параметры существования мира и основополагающие формы человеческого опыта. Современный обыденный разум руководствуется в своей практической деятельности абстракциями "время" и "пространство". Пространство понимается как трёхмерная, геометрическая, равно протяжимая форма, которую можно разделять на соизмеримые отрезки. Время мыслится в качестве чистой длительности, необратимой последовательности протекания событий из прошлого через настоящее в будущее. Время и пространство объективны, их качества независимы от наполняющей их материи.

Все сложности, которые возникли перед науками в понимании времени и пространства в связи с теорией относительности, физикой микрочастиц, с психологией восприятия, прошли мимо сознания большинства историков, никак, по сути дела, не отразившись на их традиционном отношении к этим категориям.

Мы подчас не сознаём, что пространство и время не только существуют объективно, но и субъективно переживаются и осознаются людьми, причём в разных цивилизациях и обществах, на различных стадиях общественного развития, в разных слоях одного и того же общества и даже отдельными индивидами эти категории воспринимаются и применяются неодинаково. Констатация этого факта, подтверждаемого данными многих наук: лингвистики, этологии или культурантропологии, истории искусств, литературоведения, психологии – имеет огромное значение и для исторической науки, в особенности для истории культуры.

Как уже сказано выше, человек руководствуется в своей практической деятельности и в своём сознании этими и другими основными категориями "картины мира", и от того, как он их интерпретирует, во многом зависит его поведение, поведение социальных групп и развитие целых обществ. Наше отношение к миру – иное, нежели мироощущение и мировоззрение людей эпохи Средних веков. Многие из их идей и поступков нам не только чужды, но и плохо понятны. Поэтому вполне реальна опасность приписать людям той эпохи несвойственные им мотивы и неверно истолковать подлинные стимулы, двигавшие ими в их практической и теоретической жизни. Человек не рождается с "чувством времени", его временные и пространственные понятия всегда определены той культурой, к которой он принадлежит.

Для промышленно развитого общества характерно сознательное отношение ко времени. Современный человек легко оперирует понятиями времени, без особых затруднений якобы осознавая самое отдалённое прошлое. Время и пространство мыслятся как абстракции, при посредстве которых только и возможно построение картины унифицированного космоса, выработка идеи единой и закономерно-упорядоченной вселенной. Эти категории приобрели для нас автономный характер, ими можно свободно инструментально оперировать, не ссылаясь на определённые события, безотносительно к ним. Сознание современного человека "завязано" на время, он его ощутимо видит на каждом шагу: на циферблате часов, на табло метро, на экране телевизора, на дисплее телефона.

Теперь нам вновь необходимо вернуться к сделанным выше оговоркам и ограничениям. Можно ли говорить о единых категориях пространства и времени применительно к средневековью и ко всем странам Европы того периода? Нет, конечно. Не было ли различий в восприятии этих категорий разными слоями и классами общества даже в одной стране и в одно и то же время? Безусловно. Мы это полностью сознаём. Но вместе с тем позволительно поставить вопрос и иначе: нельзя ли вскрыть общее содержание в этих категориях, своего рода субстрат, на котором возникали все различия, сколь бы существенными они ни были? Мы исходим из того, что известная степень общности в переживании пространства и времени у людей средневековой эпохи до определённого момента всё же имелась, и что её необходимо выявить прежде, чем приступать к дальнейшему расчленению понятий и ведению нашего расследования.

Историческим рубежом, когда различия в восприятии и осмыслении указанных категорий стали значительными, историки считают "подъём в период позднего средневековья класса городского населения, хозяйственная практика которого и самые стиль и ритм жизни принципиально отличались от образа жизни сельских классов средневекового общества". "В этот период категории времени и пространства, в том виде, в каком они были характерны для средневековой "модели мира", начинают трансформироваться, утрачивать свое традиционное содержание. От "библейского времени" начинается переход ко "времени купцов" (по выражению Ж. Ле Гоффа).

Но этот переход якобы был очень длительным, медленным и до конца средних веков неполным, а следовательно, и для понимания этого перехода необходимо сначала восстановить "модель" пространства и времени, действовавшую в предшествующий период средневековья.

Нет ли оснований предполагать наличие у человека средневековья более универсального и целостного восприятия действительности, меньшей обособленности художественной формы познания от практической? Возможно, и весьма возможно.

Отношение ко времени в тот период, это вообще как отношение ко всему тому, что мы с вами сейчас понять не можем. Самый простой пример: земля. Очень рискованно понимание отношения к земле в период Раннего средневековья как к частной собственности, предполагающей существование отношения субъекта к объекту и свободного распоряжения последним. Земля, в отличие от движимого имущества, не являлась объектом неограниченных отчуждений и иных имущественных сделок. Между человеком, вернее, человеческой группой, и земельным владением существовала гораздо более тесная, по сути, неразрывная связь.

В усадьбе землевладельца заключалась модель Вселенной. Даже скорее не в усадьбе, а в защищённом пространстве, в укрепрайоне, где стоял стан воина. Это хорошо видно из скандинавской мифологии, сохранившей многие черты верований и представлений, некогда общих всем народам. Мир людей – Мидгард, буквально – "срединная усадьба", "средняя защита" мирового пространства. Мидгард окружен враждебным людям миром чудовищ и великанов – это Утгард (Utgarur), "то, что расположено за оградой двора", остающаяся хаотичной часть мира. Контраст Мидгарда и Утгарда находит параллель в противопоставлении в скандинавском праве двух категорий земель – "в пределах ограды" (innangardz) и "за оградой" (utangardz). Этим контрастом охватывались как основное правоотношение (индивидуальное и коллективное землевладение), так и коренные представления о космосе: мир человеческий – усадьбу, крестьянский двор, имеющий полную аналогию и вместе с тем возвышающую санкцию в Асгарде – ограде Богов-асов, со всех сторон обступает неизведанный, темный мир страхов и опасностей. Любопытно, что и реальные поселения мыслились в виде центров, на периферии которых располагался остальной мир. Всё имело свой строгий порядок в том обществе.

Упорядоченность мира распространялась и на политическую жизнь. Государство уподобляли организму, а граждан – его членам (Иоанн Сольсберийский). Органическое единство политического тела требовало сотрудничества и взаимодействия всех составляющих его каст и сословий. Раздоры и борьба между ними грозили, с точки зрения мыслителей средневековья, целостности всего миропорядка.

Историками не раз высказывалась мысль, что люди Средних веков были лишены эстетического чувства по отношению к природе и не умели ею любоваться; человек не был способен воспринимать природу ради только одних её красот, и она не являлась предметом его созерцания. Ссылаются на рассказ о Бернарде Клервосском, который за целый день пути вдоль Женевского озера не заметил его, настолько внутренне углубление в мысль о Боге отвлекало средневекового человека от окружающего земного мира.

А. Бизе полагает, что в этот период чувство природы действительно было менее интенсивным, чем в Новое время, люди были мало склонны к личным наблюдениям над внешним миром, скорее давая волю фантазии. Напротив, символическое удвоение мира чрезвычайно его усложняло, и каждое явление можно и нужно было по-разному истолковывать и понимать, видеть за его зримой оболочкой ещё и сущность, скрытую от физического взора. Мир символов был неисчерпаем. Объединяя в одну историческую картину летопись своего монастыря и движение рода человеческого от момента его сотворения вплоть до грядущего конца света, хронисты проявляли не одну лишь ограниченность кругозора, но и нечто противоположное: стремление осмыслить частные явления в свете всемирной истории. В самом начале партикуляризм средневекового сознания был неразрывно связан с его универсализмом.

С переходом к жёсткой централизации все отношения начали строиться по вертикали, все существа начали располагаться на разных уровнях совершенства в зависимости от близости к Божеству, сидящему там на троне. Духовенство объявило небесную иерархию, а равно и земную, распределив функции между ангелами и людьми, и установило священные ранги на небе и на земле. Ангельская иерархия Серафимов, Херувимов и Престолов, Господств, Сил и Властей, Начал, Архангелов и Ангелов представляла собой прообраз земной иерархии самого духовенства и светских сеньоров и вассалов. Этому социальному миру небес и земли соответствовало и общее устройство Вселенной.

Символом новой парадигмы единого Бога-Отца или Богини-Матери, под рукой которого сидит Монарх, становится собор, структура которого мыслилась во всем подобной космическому порядку; обозрение его внутреннего плана, купола, алтаря, приделов должно было дать полное представление об устройстве мира. Каждая его деталь, как и планировка в целом, была исполнена символического смысла. Молящийся в храме созерцал красоту и гармонию божественного творения. Устройство государева дворца также было связано с концепцией божественного космоса; небеса рисовались воображению в виде крепости.

В века, когда неграмотные массы населения были далеки от мышления словесными абстракциями, символизм архитектурных образов являлся естественным способом осознания мирового устройства, и эти образы воплощали религиозно-политическую мысль. Порталы соборов и церквей, триумфальные арки, входы во дворцы воспринимались как "небесные врата", а сами эти величественные здания – как "град Божий". Обратите внимание, уже не дом Собраний, где двери открыты для всех.

Средневековая Вера до разделения религий – "открытая", миссионерская Вера. Части пространства различались по степени своей сакральности. Священные места: капища, храмы, часовни, распятия на перекрестках больших дорог – находились под божественным покровительством, и преступления, в них или близ них совершенные, карались особенно сурово.

Но место могло быть не только более или менее священным; подобно человеку, оно могло обладать благородством, пользоваться привилегией. Как люди делились на знатных, свободных и зависимых, так и земельные владения приобретали подобную же юридическую квалификацию и даже были способны облагораживать своих обладателей. Пребывание на "свободной" земле облегчало положение или изменяло статус любого члена общества. Таким образом, место пользовалось правом так же, как и человек.

Общество, государство, империя состояли из людей и земель. В эпоху средневековья подверглось известной перестройке и представление о соотношении локального микромирка и всего мира. Большинство населения по-прежнему жило в относительной изоляции, но, тем не менее, и большой мир уже включался в сознание человека.

Символизм "удваивал" этот мир, придавая пространству новое, дополнительное измерение, невидимое глазу, но постигаемое посредством целой серии интерпретаций. Эти многосмысленные толкования отправлялись от слов святого Павла: "Буква убивает, дух оживляет". Соответственно каждый текст истолковывался как буквально, так и духовно или мистически, причём мистическое толкование в свою очередь имело три смысла. Таким образом, текст в общей сложности получал четыре интерпретации.

Во-первых, его следовало понимать с фактической стороны ("историческое" толкование).

Во-вторых, тот же факт рассматривался в качестве аналога иного события. Так, события, описываемые в Ветхом Завете, наряду со своим непосредственным смыслом имели и другой – завуалированный аллегорический, указывающий на события, о которых повествует Новый Завет ("аллегорическое" толкование). Например, библейский рассказ о продаже Иосифа братьями, о его заключении в темницу и последовавшем возвышении следовало понимать как аллегорию преданного и покинутого учениками Христа, осуждённого, распятого и вышедшего из гроба после Воскресения.

В-третьих, давалось нравоучительное толкование: данное событие рассматривалось как моральный образец поведения ("тропологическое" толкование). Добрый самаритянин, оказавший помощь жертве разбойников, и непокорный Авессалом – примеры, служившие для наставления.

В-четвертых, в событии раскрывалась сакраментальная истина ("анагогичное", возвышенное толкование). Отдых седьмого дня, предписанный законом Моисеевым, интерпретировался как вечное отдохновение в небесном покое. Идею этих интерпретаций выражал стих: Littera gesta docet, quid credes allegoria, Moralis quod agas, quo tendas, anagogia. ("Буквальный смысл учит о происшедшем; о том, во что ты веруешь, учит аллегория; мораль наставляет, как поступать; твои же стремления открывает анагогия".)

Одно и то же понятие могло быть истолковано по всем четырём смыслам. Иерусалим в буквальном значении – земной город; в аллегорическом – церковь; в тропологическом – праведная душа; в апагогическом – небесная родина. Будучи последовательно интерпретирован, Ветхий Завет оказывался весь целиком сведённым к единому смыслу, а именно к возвещению неминуемого Рождества Христова и Его подвига спасения.

Точно так Данте (в письме к Кан Гранде делла Скала) утверждал, что его "Комедию" следует подвергнуть "многосмысленному" толкованию. Поскольку "одно дело – смысл, который несёт буква, другое – смысл, который несут вещи, обозначенные буквой". Иллюстрируя этот способ интерпретации, он приводит отрывок из "Книги псалмов Давидовых": "Когда вышел Израиль из Египта, дом Иакова – из народа иноплеменного, Иуда сделался святынею Его, Израиль владением Его". "Таким образом, – комментировал этот стих Данте, – если мы посмотрим лишь в букву, мы увидим, что речь идёт об исходе сынов Израилевых из Египта во времена Моисея; в аллегорическом смысле здесь речь идёт о спасении, дарованном нам Христом; моральный смысл открывает переход души от плача и от тягости греха к блаженному состоянию; анагогический – переход святой души от рабства нынешнего разврата к свободе вечной славы. И хотя эти таинственные смыслы называются по-разному, обо всех в целом о них можно говорить как об аллегорических, ибо они отличаются от смысла буквального или исторического".

Итак, человек той эпохи был склонен к смешению духовного и физического планов и проявлял тенденцию толковать идеальное как материальное. Абстракция не мыслилась как таковая, вне её зримого конкретного воплощения. И духовные сущности, и их земные символы и отражения одинаково объективировались и мыслились в качестве вещей, которые поэтому вполне можно было сопоставлять, изображать с равной степенью отчётливости и натуралистичности. Протяжённость земных вещей, их местоположение, расстояния между ними утрачивали определённость, поскольку центр тяжести перемещался от них в мир сущностей.

Средневековый человек допускал, что за единый миг можно покрыть огромный путь. Святой был способен тридцатидневный путь проделать за трое суток. Святая Бригитта совершила путешествие из Ирландии в Италию, успев лишь раз моргнуть, а святой Айдан из Англии в Рим и обратно обернулся за двадцать четыре часа. Сакетти приписывал "великому чернокнижнику" Абеляру способность за один час попасть из Рима в Вавилон.

Весь загробный мир одновременно был и далёк и рядом; собственно, понятия "близкое" и "дальнее", указывающие на расстояния, были в этом смысле неприменимы. В средневековом мире обнаруживаются некие "силовые линии", попадая в сферу действия которых человек как бы выходил из-под власти земных законов, в том числе и законов пространства и времени. Многое из воспринимаемого чувствами и сознанием или представляющегося воображению средневекового человека вообще не может быть локализовано в пространстве; как пишет Д.В. Калюжный (в статье, опубликованной в нашем альманахе) для человека "былых времён" сновидение было реальностью. Иначе говоря, всё, что мнилось, было не менее реальным, чем то, что случалось.

Соответственно, представления человека о мире совпадали с его представлениями о самом себе, то есть восприятие человеком пространства было напрямую связано с его самооценкой: какое место "я" занимаю в универсуме? Что служит точкой отсчёта – "я" в универсуме, или универсум во мне? В эпоху Возрождения, когда человеческая личность решительно порывала с традиционными корпоративными и сословными связями и самоопределялась как автономный субъект воли и поведения, восприятие пространства решительно качнулось в сторону личности: индивид стал ощущать себя в качестве центра, вокруг которого размещается остальной мир. "Заново" открытая художниками Ренессанса линейная перспектива предполагает наличие наблюдателя, из одной неподвижной точки созерцающего все части картины, видимые поэтому под определённым углом. Цельность и связность всем деталям и фрагментам картины и, следовательно, изображаемой ею реальности придает именно наличие этого предполагаемого зрителя.

Средневековое время – по преимуществу продолжительное, медленное, эпическое.

Сельскохозяйственный календарь и распорядок суток, естественно, варьировали из одной области в другую. Нечего и говорить о том, что время средневекового человека – это местное время, в каждой местности оно воспринималось как самостоятельное, присущее только ей и никак не согласованное с временем других мест. Средневековое время – время природное, не событийное, поэтому-то оно и не нуждается в точном измерении и не поддается ему. Это время людей, не овладевших природой, а подчиняющихся ее ритму.

Свойственные сознанию той эпохи контрасты находили выражение и в восприятии главных частей суточного цикла. Ночь была временем опасностей и страхов, сверхъестественного, демонов, других тёмных и непонятных сил. Сколь большую роль играла ночь в восприятии народов того периода, видно из того, что счет времени они вели не по дням, а "по ночам". Противоположность дня и ночи – это противоположность жизни и смерти: "...день Господь отвел живым, ночь – мертвым". (Титмар Мерзебургский). Такую же оценку получила и другая оппозиция – лето и зима. Все эти оппозиции имели этическую и сакральную окрашенность. Были дни, считавшиеся благоприятными для тех или иных начинаний, и дни несчастливые.

Вплоть до Нового времени сохранялась вера в связь человеческой судьбы со знаками зодиака, и от расположения последних на небосводе зависело качество времени. Знание лунного календаря было необходимо для успешных занятий магией. Почетное место в системе средневековых знаний занимала астрология.

Календарь, многократно изображавшийся на протяжении всего средневековья в книжных миниатюрах, в рельефах на стенах церквей и соборов, на фресках, в ученых трактатах и в поэзии, это преимущественно сельскохозяйственный календарь: каждый месяц знаменовался определёнными сельскими работами. Это означает, что осознание времени начинается с появлением земледелия, то есть с появлением закрепощения на земле. Свободный воин за временем не следил. Возникает новый по своему смыслу жанр – земная деятельность человека совершается перед лицом небесного мира и как бы включается в единый гармонический ритм природы. Средневековые аграрные календари начинают регулировать сроки взимания феодальных рент и повинностей с крестьян. Податные кадастры, политики и картулярии постоянно упоминают важнейшие праздники, служившие моментами начала или окончания сдачи оброков, пахоты и жатвы, по причине их привязки к сдаче дани с покорённых земель.

В это время начинаются робкие попытки упорядочивания времени, попытки его осознания и заключения в рамки. Местная знать пытается выстроить истории (как рассказы, были, легенды) своего правления. Хронисты разных правителей стремятся согласовать между собой периоды их царствований. Создается множество трудов по теории исчисления исторических периодов. Ряд хронистов выступает как специалисты по уточнению времени правления королей, епископов или свершения важных событий прошлого. В сочинениях Исидора Севильского ("Этимологии") и Беды Достопочтенного ("О временах" и "О счете времени") рассматриваются все единицы времени, начиная от часа и дня до года и мировых эр (aetates mundi). Однако все это разрозненные опыты, не дающие пока еще единого направления и единой платформы.

Вместе с тем огромное количество документов этого периода не содержит дат, и историкам приходится ломать голову над тем, чтобы установить время их составления. Время земных царств и следующих одно за другим событий не воспринималось ни как единственное, ни как подлинное время. Наряду с земным, мирским временем, существовало сакральное время, и только оно и обладало истинной реальностью. Категория божественного архетипа, определявшая поведение и сознание людей в средневековых обществах, остается центральной в мировосприятии.

Время осознавалось, по-видимому, исключительно в формах мифа, ритуала, смены времён года и поколений. Постепенно в сознании категория мифологического, сакрального времени ("история Откровения") стала сосуществовать с категорией земного, мирского времени и обе эти категории объединились в категорию времени исторического ("история Спасения").

"В лето от сотворения мира 5199, от потопа 2957, от рождения Авраама 2015, от Моисея и исхода израильтян из Египта 1510, от коронования царя Давида 1032, в 65 седьмицу пророчества Даниила, в 194 олимпиаду, в лето 752 от основания города Рима, в лето 42 правления Августа Октавия, когда на всей земле был мир, Иисус Христос, вечный Бог и Сын вечного Отца... вочеловечился от Девы Марии", – гласил "Римский мартиролог".

Историческое время подчинено сакральному, но не растворяется в нём.

Новое учение начало выдвигать совершенно новое понятие времени. Во-первых, понятие времени было отделено от понятия вечности, которая в древних мировоззренческих системах поглощала и подчиняла себе земное время. Вечность неизмерима временными отрезками. Вечность – атрибут богов. Время же сотворено, оно имеет начало и конец, ограничивающие длительность человеческой истории.

Во-вторых, по теории новых апологетов времени, историческое время приобретает определённую структуру, количественно и качественно чётко разделяясь на две главные эпохи: до Рождества Христова и после него. История движется от акта божественного творения к Страшному суду. В центре истории находится решающий сакраментальный факт, определяющий её ход, придающий ей новый смысл и предрешающий все последующее ее развитие: пришествие и смерть Христа, Ветхозаветная история оказывается эпохой подготовки пришествия Христа, последующая история – результатом Его воплощения и страстей. Это событие неповторимо и уникально по своей значимости.

Таким образом, новое осознание времени, создаваемое идеологами Возрождения, должно было опираться на три определяющих момента: начало, кульминацию и завершение жизни рода человеческого. Время становится линейным и необратимым.

Такая временная ориентация отличается как от древней ориентации на одно лишь прошлое, так и от мессианской нацеленности на будущее.

Именно наличие опорных точек во времени с необычайной силой "распрямляет" его, "растягивает" в линию и вместе с тем создаёт напряжённую связь времён, сообщает истории стройный и единственно возможный (в рамках мировоззрения Ренессанса) имманентный план её развертывания. Такая линейность времени, его измеримость в первую очередь была необходима новой экономической системе. Неспособность создать акты, которые обладали бы постоянной юридической силой, обязательной во всех поколениях препятствовала внедрению идеи завещания, ибо оно основывается на принципе, что воля человека имеет силу и после его смерти. Человек не был властен над временем, которого он сам не мог переживать. Человек не властен над временем, потому что оно – собственность богов.

Отсутствие временных отрезков, кроме того, лишала основы саму идею ростовщичества. Богатые люди ссужают деньги под проценты на том только основании, что должники пользуются этими средствами в течение некоторого срока, – следовательно, прибыль ростовщика связана с накоплением времени.

Продавая время, то есть день и ночь, ростовщики продают тем самым свет и отдых: ведь день – это время света, а ночь – время отдыха. "Время купцов" оказалось в конфликте со "временем жрецов". Практическое время пришло в конфликт с временем сакральным. Но в принципе временная ориентация купцов, ростовщиков, предпринимателей не соответствовала теологической концепции времени и должна была впоследствии привести к его секуляризации и рационализации. Циклическое восприятие жизни, определяемое природными ритмами, сменами годичных сезонов, лежало в основе древних систем отсчёта времени. Однако экономическую касту они не устраивали по производственным причинам. Изменение понятия времени было ими востребовано и ожидалось. Даже не то чтобы ожидалось, а всячески стимулировалось.

Представление о времени как о повторяющемся цикле отобразилось в Средние века в популярном образе колеса судьбы. На протяжении всей этой эпохи сознание возвращается к Нашей Госпоже, Даме Фортуне, которая "правила, правит и будет править" миром. На бесчисленных рисунках изображалось колесо Фортуны. Наша Госпожа обычно в венце "повелительницы мира" восседала в центре диска, приводя его неустанно во вращение. Цепляясь за колесо, поднимается ввысь полный надежд юноша; на вершине колеса торжественно водрузился на троне государь; далее стремительно низвергается человек, которого влечёт за собой колесо судьбы; внизу распростёрта фигура жертвы переменчивого счастья. По выражению Данте, в её управлении "мирской блеск", она "правительница судеб", "крутит свой шар, блаженна и светла", и перемещает, "в свой час, пустое счастье // Из рода в род и из краев в края, // В том смертной воле возбранив участье" (Ад, VII, 77-8 1 , 96).

Теперь посмотрим, как к этому относилась власть. Механизм социального контроля, находящийся в руках правящей верхушки, включает в себя в качестве важного компонента социальное время. И наоборот, одним из показателей утраты этой верхушки контроля над общественной жизнью является изменение структуры времени, по которому живёт общество. В Средние века всякие попытки выйти из-под контроля древнего понятия времени неукоснительно пресекались. Власть запрещала трудиться в праздничные дни, объявленные запретными для труда и занимавшие более трети времени в году. Власть определяла состав пищи, которую можно было принимать в те или иные отрезки времени, и строго карала за нарушение поста. Она вмешивалась даже в сексуальную жизнь, предписывая, когда половой акт допустим и когда он греховен. В результате столь всеобъемлющего контроля над временем достигалось полное подчинение человека господствовавшей общественной и идеологической системе.

Поэтому и сопротивление централизованной власти в Средние века выливалось в протест против её контроля над временем. Ведь не было необходимости в том, чтобы ценить и беречь время, точно измерять его и знать малые его доли.

Но уже сложился и развивался иной очаг общественной жизни, характеризовавшийся особым ритмом и нуждавшийся в более строгом измерении времени, в более бережном его расходовании, – город. Производственные циклы ремесленников не определялись сменой времён года. Если земледелец был непосредственно включён в природный цикл и мог выделить себя из него лишь с трудом и не полностью, то горожанин ремесленник был связан с природой более сложными и противоречивыми отношениями.

Город становится носителем нового мироотношения и соответственно отношения ко времени. На городских башнях устанавливаются механические часы – они служат предметом гордости бюргеров за свой город, но вместе с тем удовлетворяют неслыханную прежде потребность: знать точное время суток. В городе формируется социальная среда, которая относится ко времени совершенно иначе. Для купцов время – это деньги, предприниматель нуждается в определении часов, когда функционирует его мастерская. Время становится мерой труда. Уже не перезвон церковных колоколов, зовущих к молитве, а бой башенных часов ратуши регламентирует жизнь горожан.

Время приобретает большую ценность, превращаясь в существенный фактор производства. В XIV и XV веках башни ратуш многих городов Европы украшаются этими новыми часами. Неточные и лишенные минутной стрелки, городские башенные часы, тем не менее, знаменовали подлинную революцию в области социального времени. Не случайно Л. Мамфорд утверждает, что ключом к пониманию промышленного мира Нового времени является не паровая машина, а именно механические часы. С их появлением контроль над временем начал ускользать из рук духовенства и воинов, из рук власти. Городская коммуна сделалась хозяйкой собственного времени, со своим особым ритмом.

То обстоятельство, что на протяжении большей части человеческой истории не возникало потребности в постоянном и точном измерении времени, в расчленении его на равновеликие отрезки, объясняется не одним лишь отсутствием достаточных приспособлений для подобных измерений. Известно, что при наличии общественной потребности обычно находятся и средства её удовлетворения.

Механические часы были установлены в европейских городах тогда, когда нужда в знании точного времени была осознана влиятельными социальными группами. Эти группы порывали (не сразу, но в тенденции) не только с "древним временем", но и со всем мировосприятием, которое характеризовало традиционное общество. В системе этого старого мировосприятия время не представляло собой самостоятельной категории, оно не было "формой" существования мира. Время не существовало для сознания безотносительно к тому, что происходит во времени, и осознавалось в природных и антропоморфных понятиях. Отсюда качественная определённость времени, которое могло быть "добрым" и "дурным", сакральным и мирским.

Поэтому и равномерное расчленение времени на соизмеримые и взаимозаменяемые отрезки было невозможно. Этому противоречил конкретно-вещественный характер восприятия времени, органической черты всех "вещей преходящих". Создание механизма для измерения времени породило, наконец, условия для выработки нового отношения к нему – как к однообразному, униформированному потоку, который можно подразделять на равновеликие единицы. В европейском городе впервые в истории начинается "отчуждение" времени как чистой формы от жизни, явления которой подлежат измерению. Часы с механизмом, используемые знатью и городским патрициатом в качестве знака социального престижа, с самого начала служили практическим целям. Европейское общество постепенно переходило от созерцания мира, в аспекте вечности, к активному отношению к нему в аспекте времени.

Получив средство точного измерения времени, последовательного его отсчёта через одинаковые промежутки, жители того мира не могли рано или поздно не обнаружить коренных перемен, которые произошли с этим понятием, перемен, подготовленных всем развитием общества – и города, прежде всего. Впервые время окончательно "вытянулось" в прямую линию, идущую из прошлого в будущее через точку, называемую настоящим.

Если в предшествовавшие эпохи различия между прошедшим, настоящим и будущим были относительными, а разделявшая их грань – подвижной (в религиозном ритуале, в моменты исполнения мифа прошедшее и будущее сливались в настоящем в непреходящий, исполненный высшего смысла миг), то с торжеством линейного времени эти различия сделались совершенно чёткими, а настоящее время "сжалось" до точки, непрестанно скользящей по линии, ведущей из прошлого в будущее, превращавшей будущее в прошлое.

Настоящее время сделалось скоропреходящим, невозвратным и неуловимым. Человек впервые столкнулся с тем фактом, что время, ход которого он замечал лишь тогда, когда случались какие-то события, не останавливается и при отсутствии событий. Равномерно раздающийся с городской башни бой курантов непрестанно напоминал о быстротечности жизни и призывал противопоставить этой быстротечности достойные деяния, сообщить времени позитивное содержание. Переход к механическому отсчёту времени способствовал выявлению тех его качеств, которые должны были привлечь особое внимание носителей нового способа производства – предпринимателей, мануфактуристов, купцов. Время было осознано как огромная ценность и как источник материальных ценностей.

Механический отсчёт времени происходит без прямого участия человека, который вынужден признать независимость времени от него.

Мы сказали, что город стал хозяином собственного времени, и это верно в том смысле, что оно вышло из-под контроля власти. Но верно и то, что именно в городе человек перестаёт быть хозяином времени, ибо, получив возможность протекать безотносительно к людям и событиям, время устанавливает свою тиранию, которой вынуждены подчиниться люди. Время навязывает им свой ритм, заставляя их действовать быстрее, спешить, не упускать момента.

Место времени среди основных человеческих ценностей чётко определил Леон Батиста Альберти: "Есть три вещи, которые человек может назвать принадлежащими ему": это душа, тело и "самая драгоценная вещь. Она в большей мере моя, чем эти руки и глаза... это время".

 

Однако всё ещё не существовало единой шкалы времени для обширных территорий, не говоря уже о государствах или больших регионах.

"В 1566 году испанский монах-францисканец (позднее епископ) Диего де Ланда опубликовал книгу "RelaciondelasCosasdeYukatan" (Донесение из Юкатана), где он описывает майя, "...метод исчисления времени и их свершения за прошедшие столетия, которые, кстати, они считали 20-летними отрезками... и называли их "катунами", что делало вычисление столетий просто чудесным занятием... поэтому любой старик мог с легкостью... вспомнить события, которые, по его словам, произошли 300 лет назад. Если бы я сам не был знаком с этими вычислениями, то ни за что не поверил бы в возможность помнить о событиях давно минувших дней".

Другими словами, этого монаха впечатлил не столько сам факт, что эти индейцы могли читать и писать или обладали библиотеками, битком набитыми книгами и свитками. Его поразила идея, что за счёт тонкого манипулирования периодами времени (десятилетиями, столетиями), либо при помощи ссылки на некую книгу с табличными расчётами таких периодов, любой мог рассчитать, скажем, когда именно в Испании свирепствовала "чёрная смерть" и через сколько лет после этого произошло изгнание мавров. Диего де Ланда нашёл эту идею чудесной и, несомненно, правдивой, тем самым изменяя господствовавшей тогда историографической парадигме средневековой Европы.

"Даже и впоследствии не совсем ясно, стал ли де Ланда понимать саму концепцию истории, хронологии и календарей, поскольку на момент написания своей книги он по-прежнему считает, что история имеет нечто общее с катунами". (Янек Петронь, "Некоторые мысли об Анатолии Фоменко", Арт&Факт).

Партикуляризм общественной жизни проявлялся и в системах отсчёта времени.

Он ещё долго не был изжит и после перехода к механическому измерению времени, каждый город имел свое время. Но этот новый способ определения времени содержал возможность унификации его, и с переходом контроля над временем к государственной власти она стала выдавать свои часы за единственно верные, навязывая их всем подданным. Локальное время разъединяло, тогда как общегосударственное, а затем и зональное время сделалось средством сплочения, усиления связей. Стало развиваться единое темпоральное мышление.

Однако неоднократно высказывавшаяся историками мысль о том, что предшествующий этап истории характеризовался "безразличием ко времени", приемлема лишь с оговоркой: средневековье было безразлично ко времени в нашем, современном его понимании, но оно имело свои специфические формы его переживания и осмысления. Люди Средних веков не безразличны ко времени, но они мало восприимчивы к изменению и развитию. А потому стабильность, традиционность и повторяемость двигало их сознание, и в этих же категориях осмыслялось ими то действительное историческое развитие, которого они так долго не могли ощутить.

Новое отношение ко времени с предельной силой обнаружилось в конце ренессансной эпохи, в поэмах Джона Донна и у Шекспира. "Время вывихнулось, – восклицает Гамлет. – О, проклятье, я был рождён для того, чтоб его вправить!"

Борьба за время достигала интенсивности, немыслимой для предшествующих эпох человеческой истории.

В церквях, во дворцах и домах богатых горожан появляются часословы – книги часов. Часословы начинались с календаря, который обычно сопровождался изображением трудов и развлечений в различные времена года и знаками зодиака, затем следовали наставления из евангелий, молитвы и т.д., приуроченные к определённому часу. Час – это первоначально название церковной службы, отсюда и название – "часослов". Украшенный драгоценными миниатюрами, одетый в великолепный переплёт, часослов, предназначенный для особо торжественных случаев: бракосочетания, рождение первенца и т.д., был в то время излюбленным подарком. Он становился семейной реликвией, любимой книгой, к которой обращались не только из благочестия, но и как к источнику эстетического наслаждения. Кроме того, часослов содержал ряд необходимых сведений практического содержания по астрономии, астрологии, медицине и т.д., что делало его своеобразной домашней энциклопедией. В часословах отражалось мироощущение людей Возрождения, новое отношение к окружающему миру. Братья Лимбурги создали миниатюры "Времена года" для великолепного часослова герцога Беррийского. Этот часослов не только объяснял, что кроме лета и зимы есть ещё осень и весна, неизвестные до новых веяний, но и содержал точные астрономические таблицы, по которым можно было вычислить новолуние для любого года, узнать продолжительность любого дня до минуты.

Миниатюры часослова учили, как сеять и убирать хлеб, какими должны быть лошади для верховой езды, а на каких работать в поле. Рассказывали об охоте, об орудиях труда, утвари, костюмах. Это была тотальная идеологическая обработка масс.

Однако и это ещё не все. Возникла потребность резко отделить Новое время от предыдущих столетий, не прошедших через горнило преображения. Столпы Посвящения и Мастерства приложили к этому свои мистические руки. Мастер Жан Боден в своей работе "Метод лёгкого изучения истории" определил, как это надо делать и в какую сторону должен быть направлен вектор движения мысли, а в работе "Демономания" объяснил, как расправляться с предшествующей Верой. А Мастер Френсис Бэкон встал у истоков создания гуманистической трахитомии, тройного разделения на "Древнюю историю", "Историю Средних веков" и "Новую историю". Притом автор этого деления, его ученик Келлер, под Средними веками тогда понимал период от Константина Великого до взятия Константинополя турками, а под древними – всё, что было до этого. Обслуживая "обновление", а главное обращение и перерождение общества, отказываясь от "тёмных" и презираемых Средних веков, а главное, выполняя задачу осуществления "провала" на этот период, дружно поработала семейка Скалигеров. Сынок с отцом, будучи не самыми плохими учениками Мастера Жана Бодена, и натасканные достаточно плотно в применении знаний по каббале, довольно лихо создали хронологическую шкалу истории.

Как пишет Энтони Графтон в биографической книге "Йозеф Скалигер" (1993), к четвёртому веку AD "еврейские писатели, прежде всего, Евполемий и Йозефус, а также христианские писатели, такие как Татиан и Клемент, установили хронологию библейского прошлого", настаивая на "глубокой древности" и используя "хронологию как мощное полемическое оружие, которое было бы в состоянии доказать, что Моисей древнее Гомера, Библия древнее греческих мифов, а письменный иврит древнее литературного древнегреческого". Однако к концу Возрождения, несмотря на минувшие целых двенадцать веков исторической науки, всё, что предлагалось студентам, была история "...в сжатой форме: в большинстве случаев это была "Хроника" Евсевия по мировой истории от времён Абрама. Она была переведена на латынь, дополнена и расширена Иеремеем, став и источником номер один, и самой влиятельной моделью для всех позднейших попыток реконструировать хронологию мира".

Таким образом, именно на работах Евсевия и Геродота сосредоточили своё внимание рождённый в Италии кальвинист Скалигер и его соперник, французский католик Петау (лат. Петавиус). Историк, филолог и астроном-теоретик Скалигер опубликовал свой "Opusdeemendationetempore" (Исследование о коррекции времени) в 1583 году. "В этой работе Скалигер вводит 7980-ый год "Юлианского периода", по имени своего отца (не смешивать с известным юлианским календарем!). Это комбинация 15-ти, 19-ти и 28-годовых циклов, которая далее была расширена вплоть до счёта суток, в целях точного измерения времени между событиями. (Влияние в этом смысле мезо-американских календариков и использование длительных счётов дней совершенно однозначно.)" (Янек Петронь, "Некоторые мысли об Анатолии Фоменко", Арт&Факт).

Все перечисленные господа были гуманистами: так называли себя представители, выражаясь современным языком, светской интеллигенции эпохи Возрождения, социальной группы внутри правящей элиты. Они, носители идеологии, обслуживали высшую власть в качестве учёных, публицистов, историков, чиновников, поэтов. Главная их задумка была в том, что общество достигает расцвета на почве денежного хозяйства, а аргументом в пользу возможности реализации оной задумки был ушедший в далекое прошлое "золотой век". Не удивительно, что одной из своих основных задач они считали "возрождение" этого "золотого века", вследствие чего вся эпоха, как мы уже упоминали, получила название: "Эпоха Возрождения", – "античность" же была их знаменем, её культура объявлялась всечеловеческой, образцовой, больше того – единственно возможной культурой; они не только "разыскивали греческие и римские" рукописи, не только совершали раскопки с целью обнаружения памятников "античного искусства" и быта, не только пропагандировали с университетских кафедр "науку и поэзию древних", но также считали необходимым писать не на туземных языках, а на "возрождённом" латинском, иногда даже на "древнегреческом". Многие из этой плеяды учёных и философов, дабы "возродить античные нравы" отказывались от своих имён и фамилий, а взамен брали имена и фамилии древних, найденные ими в свитках и рукописях…

Задача построения новой идеологии требовала разрушения старой. Надо было попрать старые способы познания; разрушить опору Веры; противопоставить аскетическому идеалу воина-монаха идеал жизни, построенной на здоровой чувственности. Требовалось внедрить мысль, что не знатность, но личная талантливость, способности делают человека достойным уважения и подлинно благородным. С подобными мыслями мы встречаемся даже у Данте, который в "Пире" становится на эту точку зрения. Скажем так, пропагандистская и идеологическая машина сепаратизма работала во всех направлениях.

Но все инновации, предложенные миру и обществу, в том числе и хронология, исходили из того, что, прежде всего, всё должно согласовываться со святым писанием, формировавшимся в то же время. Так, Графтон сообщает, как Фрежвилль (1582) настаивал, что хронология не должна опираться на светскую историю, а токмо использоваться для обоснования и подтверждения династий царей и событий из Библии. Он также сообщает о гневе Вико, поскольку "Скалигер и Петавиус, со всей их огромной эрудицией, пошли по неверному пути, посвятив себя хронологии вместо антропологии. Вместо того, чтобы фиксировать астрономически точные датировки ранней истории, им следовало восхвалять мифический характер сказок, сохранивших ее".

Всё должно было работать на выявление точки отсчёта, за которую было принято рождение Христа. На этой базе, на этом идеологическом чернозёме и заколосилась сама Реформация. Она требовала выбора Веры, притом веры такой, какой мир ещё не знал, веры не то чтобы нужной, необходимой, а удобной каждому выбирающему, как ботинки, чтоб не жала и воду не пропускала. Желательно, что бы не чистить и стоила бы подешевле: таков был гуманистический, просветительский подход. Началось все с борьбы… с кем? Ну, конечно же, с евреями и их Талмудом, то есть с жёсткими централизованными законами и инструкциями

Вера, "отошедшая" от центральной власти, вера на своём языке и по своим обычаям, устраивала всех: наместников, ставших королями; крестьян, не желавших платить налоги; купцов, задолжавших по кредитам; наёмников; духовенство. Это последнее хотело остаться гласом Божьим на земле, но чтобы каждый – в своём месте.

Реформация набирала силу, а с нею и протестантство.

А каким высоким штилем излагалась задача разрушения старого! Долой Бога, да здравствует разум… Имеет смысл привести слова основателя романтического направления в литературе Германии барона Гарденберга, известного под псевдонимом Новалис: "инсургенты, которые назывались протестантами, в союзе с филологией и рациональной библейской экзегезой лишили Европу бога и подняли разум в ранг евангелистов". Ему вторил и развивал его идеи литератор, публицист и философ Фридрих Шлегель, лейтмотивом многочисленных сочинений которого стал лозунг "Возвращение к порядку!". Вот его слова: "просвещённый народ, вся энергия которого уходит на мыслительную деятельность, утрачивает вместе с темнотою и свою силу, и тот принцип варварства, который является основой всего великого и прекрасного".

Все изменения идут в соответствии с "народным духом", поддакивали им пропагандисты сепаратизма. А главные сепаратисты примеряли на себя каждый ту веру, какая ему была по нраву, по нутру, по той колодке, что сам выстругал. Германцам – лютеранство, швейцарцам – кальвинизм, англичанам – англиканство, и так это всем понравилось, чтобы у каждого была своя вера доморощенная, что наплодили на костях единой веры аж 28 новых вер. Вот такое было преобразование – Реформация по-научному, выбор веры по-нашему.

Хотя честь и хвала тем, кто впереди, зачинщикам и проводникам новой веры. Даже когда это ещё ересь, и когда тебя судят, надо иметь смелость сказать: "На том стою и не могу иначе. Да поможет мне Бог. Аминь!", как это сделал Лютер; и тогда твоим именем назовут Новую Веру, но ты и сам должен соответствовать новой вере: в этом-то и вся диалектика.