Юрий Жуков

Сталин: операция "Эрмитаж"

Шумный скандал июля 2006 года, связанный с похищением из государственного Эрмитажа множества экспонатов, живо напомнил звучавшие совсем недавно стенания о потерях, понесённых нашими музеями при Сталине. Однако ведь при Сталине экспонаты продавали, чтобы вложить вырученные средства в нашу же страну. А нынешнее воровство, конечно, не предполагает учёта интересов страны, а только и исключительно личных интересов. При всей разнице, в любом случае речь идёт о сохранности исторических и культурных ценностей...

Ниже мы приводим главы из книги Юрия Жукова, в которой рассказывается о том, как было поставлено дело с сохранностью этих ценностей в царской России и сразу после революции 1917 года.

ISBN 5-9697-0026-6

Формат 84х108/32

Тираж 7000 экз.

 

От издательства

Жуков Юрий Николаевич (1938), доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН. Автор восьми монографий по истории СССР.

В книге "Сталин: операция "Эрмитаж"" автор продолжает ра­зоблачение уже устоявшихся в массовом сознании мифов о событиях, происходивших в СССР в 20-50 гг. прошлого сто­летия (этой теме посвящены также вышедшие ранее работы "Иной Сталин" и "Сталин: тайны власти"). На сей раз предме­том для анализа Ю. Жуков избрал распространённый тезис: "Большевики разграбили и распродали бесценные сокровища царской России".

Используя архивные документы, автор доказывает, что про­дажа за границу предметов искусства и антиквариата (вовсе не в массовом порядке) была мерой вынужденной и послужила одним из источников финансирования форсированной инду­стриализации страны. И валюта от продажи художественных шедевров – картин Рафаэля и Рембрандта, Рубенса и Веласкеса – шла не на личные счета советских чиновников, а на вос­становление народного хозяйства, модернизацию промышлен­ности, создание мощной оборонной индустрии.

В 1931 году Сталин сказал: "Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы дол­жны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут". Через десять лет началась Великая Отечественная война, из которой Советский Союз вышел победителем.

 

Ниже публикуются две первые главы книги. Сноски сняты.

Истоки

 

Есть события, которые долго, очень долго застав­ляют помнить о себе, ибо оказываются решающими, поворотными в истории.

Такими в XVIII столетии стали реформы Петра I, вздыбившие, перевернувшие спящую долгим сном Русь. Даже сегодня многое привычное для нас при ближайшем рассмотрении оказывается порождением той бурной первой четверти XVIII века. Великолеп­ный, привлекающий и очаровывающий туристов все­го мира город на Неве и первая русская газета, регу­лярные армия, флот и отечественные наука, просве­щение...

С неиссякаемой энергией Пётр ломал закосне­лые обычаи, торопился нагнать упущенное страной время и сделать Россию великой, ни в чем не уступаю­щей соседям державой. При этом не забывал он и того, что осталось от прошлого, не отбрасывал без раз­бора всё подряд.

Заставляя россиян брить бороды, прятать в сун­дуки дедовские шубы и шапки, Пётр в 1714 году осно­вывает первый в стране музей – Кунсткамеру. Сюда требует он доставлять – для назидания взрослым, обучения юношей – всё наиболее интересное, оригинальное. А спустя четыре года появляется царский указ, сохранявший юридическую силу 200 лет и по­тому перепечатывавшийся всеми изданиями "Пол­ного собрания законов Российской империи":

"Ежели кто найдёт в земле или в воде какие ста­рые вещи, а именно: каменья необыкновенные, кости человеческие или скотские, рыбьи или птичьи, не такие, какие у нас ныне есть, или и такие, да зело ве­лики или малы перед обыкновенным, также какие старые подписи на каменьях, железе или меди, или какое старое и ныне необыкновенное ружьё, по­суду и прочее всё, что зело старо и необыкновенно, також бы приносили, за что давана будет довольная дача, смотря по вещи, понеже не видав положить нельзя цены".

А через несколько лет появляются ещё два более конкретных и строгих приказа:

"Во всех епархиях и монастырях и соборах преж­ние жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, такожде и исторические, рукописные и печатные книги пересмотреть и переписать губерна­торам и вице-губернаторам и воеводам и те перепис­ные книги прислать в Сенат". "Куриозные вещи ко­торые находятся в Сибири, покупать сибирскому гу­бернатору или кому где надлежит настоящею ценою и, не переплавливая, присылать в Берг- и Мануфак­тур-коллегию".

Было ли это охраной памятников? Конечно же, да. Правда, на взгляд неискушённого современника то, о чём писал Пётр, может даже показаться скучным и неинтересным – как предметы из археологических раскопок в наименее посещаемых залах музеев. Но "неискушённый" человек упустит в этом случае самое важное.

Прежде всего, именно эти петровские указы впер­вые сформулировали и закрепили непреложное требование: с величайшим тщанием и бережливостью относиться ко всему, что составляет вещественную память о прошлом, ценить значимость памятников для науки, народа, страны.

Кроме того, что же могли охранять в те далёкие годы? Картины? Но их ещё не было, как не было художественных изделий из бронзы и фарфора. Не было ни старых гравюр, ни павловской и алексан­дровской мебели из карельской берёзы и красного дерева. Всему этому ещё только предстояло появить­ся. Даже столь ценимые ныне как произведения искусства иконы XV-XIII веков ещё не потеряли сво­ей изначальной позолоты, блеска и свежести.

Конечно, было бы просто великолепно, если бы уже тогда стали охранять будущие памятники зодче­ства и живописи, собирать произведения бытового искусства. Насколько расширились бы наши пред­ставления об этом далёком времени! Но на то, чтобы осознать, что же является памятником культуры, ка­ким должен быть его минимальный возраст, потребо­валось два столетия.

И всё же стремление осознать своё прошлое, со­хранить память о нём берёт своё начало в XVIII веке. В 1725 году великий преобразователь скончался, но дело его с успехом продолжили "птенцы гнезда Петрова". Уже через несколько лет коренным обра­зом меняет свои функции Оружейная палата в Моск­ве. Почти двести лет – с 1547 года – она ведала изго­товлением, покупкой и хранением запасов оружия, предметов дворцового обихода, руководила строи­тельными и живописными работами. Отныне все эти дела передавались в различные коллегии – предшественники министерств, а сама Оружейная палата по­степенно становится вторым государственным музе­ем – хранилищем исторических памятников и архео­логических редкостей.

Чуть позже изучением памятников прошлого на­чинает заниматься русский государственный деятель, историк Василий Никитич Татищев. Работая над дав­но задуманной книгой, первой в отечественной науке "Историей российской с самых древнейших времён", он составляет и рассылает по губерниям инструкцию для сбора географических, этнографических и, что наиболее интересно в данном случае, археологических сведений.

Инициативу Татищева подхватила Академия на­ук. Её не удовлетворяет изданный в 1745 году на двад­цати картах Большой атлас России. Чтобы дополнить новое издание, а заодно получить материал для исто­рического труда Татищева, Академия в 1759 году за­требовала у Синода сведения обо всех церквах и мона­стырях, их планы и историю. А спустя двенадцать лет Екатерина II, изымая земли у монастырей, требует по­дробного описания всего монастырского имущества. Так была сделана первая попытка создать свод наибо­лее древних в стране собраний рукописей, икон и раз­личных произведений прикладного искусства.

Но не следует переоценивать эти распоряжения. Выполнялись они далеко не всегда и, конечно же, не полностью. А кроме того, власти предержащие ещё не думали об охране памятников истории и культуры так, как думаем об этом сегодня мы. Тогда ими владел не столько интерес к художественным достоинствам вещей, сколько стремление прибрать к рукам матери­альные ценности, а заодно и попытаться привести в соответствие со своими потребностями всевозмож­ные юридические акты.

Эстетическое отношение к произведениям ис­кусства зарождается лишь в конце всё того же XVIII века, при Екатерине II.

Россия, величайшая держава мира, должна иметь и достойный её блеск, богатство, а петербургский двор не должен ни в чём уступать парижскому, лон­донскому, венскому. И вот под Петербургом создаётся вскоре прославивший себя великолепными изделия­ми императорский фарфоровый завод, а в 1762 году освобождается от строительных лесов здание ныне всемирно известного Зимнего дворца.

Екатерина обживала новое, ещё пахнущее свежей штукатуркой и краской здание. Для его украшения она выписывала из Европы мебель, фарфор, бронзу. Но дворец оставался неуютным, слишком огромным для одного человека. И императрица решила устро­ить укромный, интимный уголок, где она могла бы встречаться с друзьями, беседовать о возвышенном и прекрасном. Так родился Эрмитаж. Здесь Екатери­на держала личную библиотеку, а стены украсила купленными у берлинского антиквара 225 картинами преимущественно голландской и фламандской школ – возникла первая в нашей стране картинная галерея.

Подражая во всём императорскому двору, знать столичная да и провинциальная пыталась не отстать в погоне за внешним лоском. Корабли из-за границы доставляли в Россию не только модные туалеты, но и мебель, гравюры, картины, предметы декора­тивного убранства. Те же, кто не мог или не хотел приобретать французские, английские, немецкие из­делия, использовали своих крепостных, из-под рук которых выходили не менее привлекательные диваны-"самосоны", удобные кресла, придиванные сто­лы на одной ножке и сложнейшие по конструкции секретеры. Появились и первые отечественные свет­ские живописцы – Рокотов, Левицкий. Они создава­ли фамильные портреты, запечатлевая на века лица знати "галантной эпохи". Всё это украшало строив­шиеся именно в те годы столичные особняки и мно­гочисленные, разбросанные по глухим уголкам усадебные дома.

Так вместе с попытками сохранить остатки седой древности в стране начало появляться и то, что спус­тя несколько десятилетий стало для коллекционеров завидным объектом собирательства, вызвало у учё­ных горячее и бескорыстное желание сохранить, обезо­пасить от искажений и разрушений. Шло накопление культурного фонда страны. Но пока ещё никто не считал его художественной ценностью – для той поры это естественно.

Вместе с ростом общей культуры нации, станов­лением науки выявляется и более глубокий, подлин­но научный интерес к памятникам прошлого.

В начале XIX века Комитет министров рассмат­ривал вопрос уже не об оплате раритетов вроде кос­тей ископаемых животных, а о мерах по сохранению памятников культуры и старины – остатков греческих городов и генуэзских крепостей в Крыму, обнаружи­ваемых (пока ещё случайно) античных скульптур, гробниц. А вскоре Академия наук предприняла и плановые, методические раскопки по всему При­черноморью, или, как оно тогда называлось, Новороссии.

Лучшие умы страны всё отчетливее понимали, что государство нуждается в писаной истории, со­хранении традиций – словом, в связи времён. Досе­ле единичные, не связанные последовательной идеей указы начали приобретать отчётливо выраженную целенаправленность. Под влиянием деятельности Академии наук, первых отечественных историков 31 декабря 1826 года по "высочайшему повелению" Николая I управляющий министерством внутрен­них дел В. Ланской разослал циркуляр, согласно ко­торому требовалось "собрать немедленно следую­щие сведения по всем губерниям: 1) в каких городах есть остатки древних замков и крепостей или других зданий древности и 2) в каком они положении ныне находятся".

Помимо этого строжайше воспрещалось "тако­вые здания разрушать", ответственность за что воз­лагалась на всех "начальников городов и местных полиций".

Тем же циркуляром были затребованы планы ис­торических зданий, сведения о них: кем и когда эти здания построены, из чего, при каких обстоятельствах разрушились, что интересного из вещей в них еще со­хранилось, возможна ли реставрация. Словом, пункт за пунктом именно то, что и на сегодняшний день яв­ляется обязательным при составлении паспорта па­мятника архитектуры.

Поступившие в столицу сведения легли в основу изданной в 1839–1841 годах солидной книги "Мате­риалы для статистики Российской империи".

Огромный интерес к истории логично привёл и к возникновению археологических обществ, задав­шихся целью способствовать выявлению памятни­ков прошлого нашей страны. Первым было создано в 1839 году Одесское археологическое общество. По­явление его на осваиваемом юге не случайно. Ведь именно там, в Новороссии, сохранились остатки древнегреческих городов, многочисленные курганы кочевых народов, позволявшие реконструировать самое интереснее, с точки зрения историка той по­ры, – жизнь классической эпохи.

А в 1846 году археологическое общество было со­здано и в Петербурге. Очень быстро из узкого кружка коллекционеров – любителей нумизматики да па­мятников античности – оно превратилось в подлинно учёное собрание. Изменились и его первоначальные цели. Закрепивший их устав подчёркивал, что обще­ство "имеет предметом своих занятий исследование по памятникам древности и старины преимуществен­но отечественной, и распространение в России архео­логических сведений вообще".

Всё это позволяло надеяться, что отныне судьба памятников искусства и старины, представляющих объект изучения археологов, – и развалины греческих городов-полисов, и скифские курганы, и древние церкви Новгорода, Киева, Пскова, Владимира с уникальными фресками и иконами – в надёжных руках. Как много могли бы сделать учёные, объединённые общностью целей и интересов, опирающиеся на пусть и весьма несовершенные законы!

Нo этого не произошло.

И Одесское, и Петербургское археологические общества активно способствовали лишь выявлению и научному описанию отдельных памятников стари­ны. Подчёркивая свой сугубо частный характер, неза­висимость от государства, они не желали вмешивать­ся в судьбу памятников даже под угрозой их гибели – ведь те находились в ведении либо государства в лице Синода, министерства внутренних дел, либо част­ных лиц.

Не изменилось положение и после создания в 1859 году при министерстве императорского двора Археологической комиссии. Это была первая в нашей стране государственная организация, в обязанности которой входило: "1) разыскание предметов древности, преимуще­ственно относящихся к отечественной истории и жиз­ни народов, обитавших некогда на пространстве, за­нимаемом ныне Россиею; 2) собирание сведений о на­ходящихся в государстве как народных, так и других памятников древности; 3) учёную оценку открывае­мых древностей".

Археологическая комиссия была создана для двух целей: с одной стороны, для контроля над все­ми археологическими раскопками (ей передавалось преимущественное право на все находки, которые следовало отправлять в Эрмитаж), с другой сторо­ны, ради научной опеки над этими древностями. Но как можно было осуществлять опеку, если не предусматривались в качестве одной из функций ко­миссии каталогизация и описание выявленных па­мятников, законодательно не подтверждалось право контроля во время ремонта и реставрации памятни­ков зодчества и живописи? К сожалению, даже та­кую фактически фиктивную опеку комиссия могла распространить лишь на памятники, которые нахо­дили на казённой и общественной земле. Всё же ос­тальное, обнаруженное на частной земле, оставалось вне пределов её компетенции.

Словом, несмотря на большой интерес передо­вых кругов страны к памятникам старины, отношение к ним государства по-прежнему было равнодушным. Характерным примером подобного отношения стала судьба Коломенского кремля.

В 1848 году главноуправляющий ведомством пу­тей сообщения и публичных зданий представил импе­ратору доклад. В нём предлагалось, дабы предупре­дить несчастные случаи, пришедшие в ветхость кре­постные стены в Коломне снести, оставив лишь три башни. К удивлению чиновников, Николай I с этим не согласился. Приказал "стену эту непременно под­держивать" и составить смету на её ремонт. Однако столь требовательный и придирчивый к исполнению своих приказаний, Николай I так ни разу и не вспом­нил о распоряжении относительно творения зодчих.

Почти двадцать лет продолжалась переписка между различными ведомствами, изыскивались ис­точники финансирования ремонта кремля в Коломне. К концу переписки речь шла о сохранении уже толь­ко двух башен и части стены.

Пока "вопрос" рассматривался в инстанциях, ко­ломенское городское общество приняло собственное решение – остатки стен снести полностью, а кирпич продать с торгов как строительный материал. Однако Археологическая комиссия, по положению призван­ная отстаивать спасение Коломенского кремля, не имея никаких прав и полномочий, вынуждена бы­ла лишь произвести обмеры ещё сохранившейся час­ти архитектурного ансамбля.

Снос кремлёвских стен был всё же остановлен. Вмешался московский генерал-губернатор князь Дол­горуков. А уговорили его, упросили это сделать члены созданного в 1864 году Московского археологического общества. Они, в отличие от коллег из Петербурга и Одессы, пытались предпринять хоть что-то для спасения отечественных памятников культуры.

Не случайно второй пункт повестки дня 1-го ар­хеологического съезда, открывшегося в начале марта 1869 года, призывал решить: "Какие должны быть приняты меры к сохранению и приведению в извест­ность памятников как языческой, так и христианской древности в России". Выступавшие на съезде историк Сергей Соловь­ёв, археолог Алексей Уваров и многие другие говори­ли о том, что разрушаются старые крепости и церкви, уничтожаются древние фрески и иконы, гибнут не только фамильные, но и государственные архивы, что для спасения памятников отечественной старины не­обходимо предпринять самые срочные и действенные меры. Нужен закон об охране памятников.

Спустя два года, в середине декабря 1871 года, в Петербурге открылся 2-й археологический съезд. На нём вновь сетовали на судьбу памятников русской старины. Уничтожены Троицкое подворье, церковь Богоявления. В Московском Кремле церковь Нико­лая Гостунского, построенная в XVI веке, снесена толь­ко ради того, чтобы на этом месте устроить плац для обучения солдат.

Варварские разрушения, ничем не восполнимые потери достигли таких размеров, что Уваров даже предложил ввести в изданиях Московского археоло­гического общества специальную рубрику – "Архео­логический синодик", куда бы заносились известия о каждом разрушенном памятнике.

К сожалению, разговорами, благими пожелания­ми учёные и ограничились. Они посчитали вполне до­статочным выступить с предостережением, претво­рять же в жизнь их проекты должен был кто-нибудь иной, желательно облечённый официальными полно­мочиями. Только в 1876 году Уварову удалось уговорить министра народного просвещения Толстого создать межведомственную комиссию, чтобы та рассмотрела вопросы защиты памятников старины. Председате­лем утвердили товарища (заместителя) министра внутренних дел князя Лобанова-Ростовского, а чле­нами – представителей Синода, Археологической ко­миссии, Петербургского, Московского и Одесского археологических обществ, Академии художеств, Ака­демии наук, обществ архитекторов и древнерусского искусства.

Работа комиссии заставила откликнуться то са­мое учреждение, которое и подвергалось наиболь­шей критике. 20 декабря 1878 года Синод принял определение, по которому епархиальным властям запрещалось производить самовольно, без предва­рительного одобрения специалистов – членов архео­логических обществ Петербурга или Москвы, какие-либо перестройки, ремонт или снос древних церквей и монастырей. Однако такая мера так и не стала гарантией спасения произведений зодчества допет­ровской эпохи.

Археологические общества с излишней сверхтре­бовательностью при определении научной ценности сооружений санкционировали снос целого ряда зда­ний XVII века, преимущественно деревянных постро­ек на Севере. Среди них – церкви Преображенская в селе Кусяги Новоладожского уезда, Христорождественская и Сретенская в Архангельской губернии. С согласия, а вернее, при попустительстве специалис­тов была уничтожена церковь Богоявления, постро­енная русскими мастерами XV века в городе Остроге, варварски искажена церковь Иоанна Предтечи, со­оружённая в начале XVI века в селе Дьякове под Москвой...

Бежали годы, десятилетия, а судьба творений зодчества всё ещё оставалась нерешённой. Тем време­нем в искусстве сменяли друг друга новые стили. Уже стали предметом научных изысканий произведения классицизма и ампира. Столь же настойчиво, как и творения безымянных в большинстве своем зодчих далёкого прошлого, требовали охраны и дворцы, по­строенные по проектам Бове и Григорьева, Баженова и Казакова.

Незаметно расширялись и границы понятия "па­мятник". Наравне с потемневшими иконами, зачас­тую покрытыми поздними записями, поблекшими и сохранившимися лишь во фрагментах фресками Киевской Руси и Владимиро-Суздальского княжест­ва, теперь ценились уже и старые работы отечествен­ных мастеров портрета, пейзажа и жанровой живопи­си XVIII – начала XIX века: Рокотова и Левицкого, Боровиковского и Кипренского, Брюллова и Орлов­ского, Венецианова и Тропинина, Иванова. Немало оказалось в стране и произведений выдающихся евро­пейских мастеров: Рембрандта, Рафаэля, Леонардо да Винчи, Рубенса, Ван Дейка, Гейнсборо, Фрагонара, Грёза...

Привлечение внимания к памятникам старины, их популяризация несли в себе и определённую опас­ность. Слишком быстро росло число коллекционеров. Ещё вчера они вкладывали деньги только в ценные бумаги и предприятия, а сегодня, прознав о ценах на международном антикварном рынке, бросали свобод­ные средства на приобретение старых и известных со­браний, подлинность которых подтвердил не один специалист.

Лишь немногие из собирателей – Морозовы, Щукины, Носовы, Терещенко, Ханенко, Гиршманы – полюбили искусство, стали его изучать. Их интересо­вало всё: мебель, картины, фарфор, иконы. Очень бы­стро они превратились в серьёзных и опасных конку­рентов Эрмитажа, Третьяковской галереи, Русского музея. Ведь у музеев, даже государственных, средства на пополнение фондов были строго ограничены, а миллионеры на свои коллекции денег не жалели. Коллекционирование стало модным и престижным, "доказательством" цивилизованности вчерашних купцов, придавало им европейский лоск.

Коллекционерские страсти подогревали и лите­ратурный рынок. Одна за другой выходили моногра­фии, посвящённые архитектуре XVIII и XIX веков, роскошно изданные книги по истории живописи, об отечественных художниках.

Увлечение собирательством приняло такие раз­меры, что позволило искусствоведу П.П. Лазаревско­му выпустить в 1914 году интересную и необычную книгу "Среди коллекционеров". Это были увлека­тельные истории из жизни собирателей, рассказ о том, что и как успели накопить они для своих до­машних музеев. Но невольно Лазаревский, обладав­ший недюжинными познаниями, рассказывал и о том, как отличить получившие широкое распространение подделки от подлинников, где сохранились и ещё можно приобрести интересные экземпляры – одним словом, наталкивал читателя на мысль о возможности приобщиться к миру коллекционеров, подсказывал, что именно можно собирать.

Ставшее модой коллекционирование зачастую спасало от распыления, а иногда и от гибели старые собрания. Концентрация же их в одних руках способ­ствовала появлению уникальных частных музеев, чьи печатные каталоги сразу же вводили описанные вещи в научный оборот. Однако подобное собирательство таило в себе и постоянную угрозу для памятников.

Коллекционер-миллионер чаще всего видел в своём собрании произведений искусства лишь вы­годное помещение капитала, которому не страшны никакие инфляции, биржевые бури с их падением курса, банкротствами и крахами. И потому при необ­ходимости мог продать эти коллекции за рубеж.

Правда, такие случаи были крайне редки, но ни­кто не мог дать гарантии, что новые собиратели не по­следуют примеру своих родовитых и титулованных предшественников, спустивших на аукционах Евро­пы собиравшиеся несколькими поколениями коллек­ции. Ведь именно так ушли навечно из нашей страны лучшие картины из собраний Кудашёва, Чегодаева, Салтыкова, Кулешова, Фабрициуса, князей Сан-Донато и многих других.

В конце 1913 года пошло с аукциона у Жоржа Пти в Париже гигантское собрание западноевропей­ской живописи Деларова. Картины Монтаньи, Буальи, Фрагонара, Стена, Рембрандта, Буше, неодно­кратно выставлявшиеся в Лондоне, Берлине, Гааге и ни разу – в России, были увезены навсегда.

Ушла и единственная побывавшая в руках рус­ского коллекционера картина Вермеера Дельфтского. По незнанию её купил и, не разобравшись, что ему до­сталось, вскоре продал за рубеж обычно не ошибав­шийся Щукин.

"Кто виноват в этом? – вопрошал журнал "Ста­рые годы". – Кто: музеи или отдельные собиратели, государство или художественные общества? К сожалению, здесь виноваты все".

Негативные последствия собирательства, в кото­рое вовлекалось всё большее число людей, начали сказываться и на судьбах наиболее доступных тогда объектов коллекций – икон. В немалой степени их расхищению и даже гибели, утрате ценнейших образ­цов мелкой пластики способствовала сама православ­ная церковь. Ведь не кто иной, как Синод в своём оп­ределении 1878 года обязывал "епархиальные власти, чтобы они не иначе приступали к поправкам, передел­кам и уничтожению памятников, как по соглашению с одним из ближайших к месту их назначения архео­логическим или историческим обществом".

Подводя своеобразный итог многочисленным случаям варварских искажений, продаж в частные ру­ки, уничтожения бесценных сокровищ древнерусско­го искусства, в январе 1912 года журнал "Старые го­ды" отмечал:

"Ярко вырисовывается крайне отрицательная роль, которую играет наше духовенство в деле сохра­нения старины. Все те, кому пришлось близко столк­нуться с ним в этой области, на основании горького опыта подтверждают, что оно в своём художествен­ном невежестве – главный враг доверенных ему худо­жественно-исторических ценностей, враг тем более опасный, что он действует с полным убеждением в своей правоте".

Всё усиливавшаяся критика вынудила Синод смириться с необходимостью создания в ряде епар­хий своеобразных надзирательных органов: общест­венных, светских по характеру организаций, целью которых стало "собирание документальных и вещест­венных материалов", раскрывающих историю право­славной церкви в данной местности. В 1908 году та­кие церковно-археологические общества существова­ли в 23 епархиях.

Наконец в октябре 1909 года в Петербурге все те, кому было дорого культурно-историческое наследие, образовали Общество защиты и сохранения в России памятников искусства и старины. Его основной це­лью стало стремление перейти от становившихся бессмысленными, по сути, выявления и популяризации замечательных творений искусства к их действенной охране:

"Препятствовать разрушению, поддерживать и способствовать сохранению в России всех памят­ников, имеющих художественную или историчес­кую ценность, независимо от эпохи создания их. Архитектурные постройки, памятники кладбищ, картины, бронза, фарфор, скульптура, гравюра, предметы художественной промышленности – всё это подлежит сохранению и защите. С этой целью общество имеет в виду широкую пропаганду для развития в массах уважения и любви к предметам старины и искусства... В случае, если каким-либо памятникам искусства и старины грозит гибель, об­щество будет вступаться в защиту их как ходатайством перед соответствующими ведомствами и учреж­дениями, так и путём воззвания к публике в газетах и журналах".

Общество возглавили искусствоведы Врангель, Троницкий, Романов, Вейнер, Курбатов, Верещагин; художники: Бенуа, Грабарь, Добужинский, Рерих, Лансере; архитекторы: Фомин, Щусев.

Благодаря их горячей и бескорыстной заинтере­сованности работа общества на протяжении пяти лет складывалась как из традиционных, так и из нова­торских мероприятий. Многие из них оказались бо­лее плодотворными, нежели долголетние попытки правительства, государственных и общественных организаций.

Так, общество добилось от военного ведомства пе­редачи ему ценного творения Чарлза Камерона – двор­ца Разумовских в Батурине, а в августе 1911 года при­ступило к восстановлению здания, завершённого два года спустя. Начало оно и реставрацию Ферапонтова монастыря, в том числе его Рождественского собора – сокровищницы фресок кисти великого Дионисия.

Попыталось общество заняться и выявлением заслуживавших охраны картин, находившихся в частных собраниях. С этой целью провело три худо­жественных выставки: в 1911 году – творений Вене­цианова и Кипренского, в 1913-м – произведений из бывшей коллекции великой княгини Марии Никола­евны. Всего лишь три экспозиции позволили проде­монстрировать, какие колоссальные художественные ценности таятся в частных руках, лишний раз при­влекли внимание к проблемам судеб памятников искусства.

К сожалению, все начинания общества прервала война.

 

Надежды и свершения

28 февраля 1917 года монархия в России навеч­но ушла в прошлое. Страна, народ озабоченно пыта­лись решить жизненно важные проблемы. Продол­жать войну или заключить мир? Как справиться с продовольственным кризисом? Как, когда и на ка­ких условиях решить земельный вопрос?

Перед теми, кто посвятил себя охране памятников культуры, встала ещё одна проблема: как распорядится революция сокровищами, собранными во дворцах им­ператорской фамилии и ещё вчера считавшимися част­ной собственностью?

Сырым субботним утром 4 марта 1917 года маль­чишки на улицах Петрограда и Москвы, да и всех го­родов России, распродали газеты за несколько минут. На первых полосах сероватых листов, резко пахну­щих керосином, самым крупным шрифтом, какой только нашёлся в типографиях, были набраны два сенсационных материала.

Это были манифесты об отречении от престола Николая II и его младшего брата Михаила Александ­ровича, ставшего хоть на сутки, но императором. По­следним в династии Романовых: Михаилом II.

Сомнений больше нет – революция свершилась. Но что будет дальше? Этот вопрос волновал всю бес­крайнюю Российскую империю.

Близкую к искусству интеллигенцию беспокоил ещё один вопрос: кто и как, в какой степени возьмёт на себя ответственность за сохранение памятников культуры, многочисленных музеев и галерей? 1 мар­та было сформировано Временное правительство, сохранившее практически без изменений структуру царского Совета министров. Лишь в одно министер­ство – императорского двора – так никто и не был назначен. Контроль за этим ведомством взял на се­бя комиссар Временного правительства Николай Николаевич Львов, тем самым как бы давая понять, что это учреждение, управлявшее десятками цар­ских и великокняжеских дворцов в Петрограде, Царском Селе, Гатчине, Петергофе, Ораниенбауме, Москве, Варшаве, Крыму, Беловежской пуще, музея­ми – Эрмитажем, Русским (императора Александра III), Оружейной палатой, Херсонесским и Керченским археологическими, – весьма скоро ликвиди­руется.

Скорее всего, именно это обстоятельство и заста­вило Горького собрать 4 марта 1917 года в своей квар­тире на Кронверкском наиболее видных представите­лей интеллигенции – художников А.Н. Бенуа, И.Я. Билибина, К.С. Петрова-Водкина, Е.Е. Лансе­ре, певца Ф.И. Шаляпина, редактора популярного журнала "Аполлон" С.К. Маковского.

Бенуа вспоминал; "В первые дни всё, казалось, принимает благополучное направление. От груды рухнувшей машины художественной бюрократии не доносилось ни единого звука, и казалось, что весь штат обслуживающих её лиц погиб под развалинами. Между тем Временное правительство не обнаружива­ло в первые дни ни малейшего интереса к искусству и как будто вовсе забыло, что существует целое богат­ство и сложное министерство, имеющее к нему каса­тельство.

Нужно было, во-первых, уберечь от возможной гибели чисто материальную часть бывшего царского, а теперь ставшего народным имущества... Безотлага­тельности же требовала грозившая опасность захва­тов, вандализмов и просто безрассудства".

6 марта горьковская группа, назвавшая себя Ко­миссией по делам искусств, выработала обращение к Временному правительству, Государственной думе и Петроградскому Совету. На первое место она вы­двинула категорическое требование незамедлительно принять меры для охраны памятников искусства и старины, как можно скорее особым юридическим актом объявив культурно-историческое наследие на­циональной собственностью. Ею было подготовлено знаменитое, ставшее на долгие годы для страны про­граммным воззвание:

"Граждане!

Старые хозяева ушли, после них осталось огром­ное наследство. Теперь оно принадлежит народу.

Граждане, берегите это наследие, берегите двор­цы, они станут дворцами вашего всенародного искус­ства, берегите картины, статуи, здания – это воплоще­ние духовной силы вашей и ваших предков.

Искусство – это то прекрасное, что талантливые люди умели создать даже под гнётом деспотизма и что свидетельствует о красоте, о силе человеческой души.

Граждане, не трогайте ни одного камня, охраняй­те памятники, здания, старые вещи, документы – всё это ваша история, ваша гордость. Помните, что всё это почва, на которой вырастает ваше новое народное ис­кусство".

Вскоре обращение перепечатали многие газеты и журналы, его выпустили в виде афиш и расклеили на стенах зданий.

Инициативу горьковской группы, как ни стран­но, власти поддержали. Сменивший 8 марта 1917 года Львова комиссар Ф.А. Головин предложил ей офици­ально именовать себя Особым совещанием по делам искусств. Председателем утвердили А.М. Горького, заместителем – А.Н. Бенуа и Н.К. Рериха. Спустя два дня они создали Комиссию музейную и охраны памятников – практически в том же составе, что и совещание. Правда, несмотря на возникшую при­надлежность к Временному правительству, хотя и опосредованную, действовать она смогла только в столице и пригородах: ведь власть в стране уже на­чала распадаться.

Комиссия начала работу: добилась выселения ро­ты самокатчиков, то есть солдат-велосипедистов, из Петергофского дворца, организовала охрану Ора­ниенбаума и приступила к вывозу наиболее ценных вещей в Эрмитаж. Однако она так и не сумела добить­ся того, ради чего и задумывалась. Уже 31 марта Бенуа отмечал:

"Будучи исключительно органом совещатель­ным, постановления которого не обязательны и не имеют органической и юридической спаянности с ко­миссаром, оно неизбежно обречено на бесплодие. Одновременно опыт истекшего месяца со всей очевидностью выяснил, что и комиссариат при унаследован­ном от старого режима аппарате подведомственных ему учреждений и при данном личном их составе не в силах справиться с открывающимися ныне гранди­озными задачами".

Но наиболее сильный, смертельный удар в спи­ну совещанию нанесли не чиновники, а такие же художники и архитекторы, писатели и поэты. Они, собравшись 12 марта в Михайловском театре, по­спешили организовать собственный Союз деятелей искусств, под председательством молодого архитек­тора А.И. Таманова – известность он получит толь­ко в 1930-е годы, когда, уже как Таманян, станет создавать новый Ереван. Месяц спустя Союз вручил Головину ультимативное требование тут же распус­тить горьковскую группу как самозванцев и узурпа­торов. Узнав об этом, члены Особого совещания заявили, что в таких условиях продолжать работу отказываются.

Добившись монопольных прав, Союз деятелей искусств поспешил взять на себя функции уничто­женной им организации. 30 апреля сформировал соб­ственную Комиссию по охране памятников искусства и старины, назначив её руководителем искусствоведа К.К. Романова. Тот, трезво оценив ситуацию в стране, реальную зону распространения власти Временного правительства (которому фактически не подчинялась даже Москва!), сразу же поспешил объявить:

"Рассуждать сейчас о том, что ценно, а что нецен­но, нельзя. Для этого надо иметь историческую пер­спективу". И потому возглавляемая им комиссия мо­жет лишь "защищать то, что требует немедленной за­щиты".

Немедленной защиты в те дни требовало очень многое. Только за май были разграблены дворцы в Царском Селе, Павловске, Петергофе, Ораниенбауме, дворец герцога Лейхтенбергского и один из залов Сената в самом Петрограде. Но культурным ценнос­тям угрожала не только полупьяная, а зачастую и мертвецки пьяная толпа. Газета "Новое время" в июне несколько раз поместила объявление:

"Анонимное американское общество ассигнова­ло 20 миллионов долларов для скупки в России ста­ринных художественных вещей из золота, серебра, а также картин, бронзы, фарфора и вообще предметов искусства".

Комментируя объявление, Горький с возмущени­ем писал:

"Организаторы этого начинания, видимо, учли смысл таких явлений, как разгром ворами дворца гер­цога Лейхтенбергского, возможность погромов кресть­янством старинных дворянских усадеб и всё прочее в этом духе... Не будет ничего удивительного в том, что разные авантюристы организуют шайки воров специально для разгрома частных и государственных коллекций художественных предметов. Еще меньше можно будет удивляться и негодовать, если напуган­ные "паникой", усиленно развиваемой ловкими по­литиками из соображений "тактических", обладатели художественных коллекций начнут сами сбывать и Америку национальные сокровища России, пре­красные цветы её художественного творчества...

Мне кажется, – продолжал Горький, – что во избежание разврата, который обязательно будет внесён в русскую жизнь потоком долларов, во избе­жание расхищения национальных сокровищ страны и панической распродажи их собственниками, правительство должно немедля опубликовать акт о вре­менном запрещении вывоза из России предметов искусства и о запрещении распродаж частных кол­лекций прежде, чем лица, уполномоченные прави­тельством, не оценят национального значения по­добных коллекций".

Ту же позицию заняли руководитель Комиссии по охране памятников искусства и старины К.К. Романов, его заместитель В.М. Лопатин.

В середине июня на имя премьера Временного пра­вительства князя Г.Е. Львова были направлены два письма-предложения. В первом из них, Лопатина, ана­лизировалась причина катастрофической ситуации, сложившейся в стране, особенно в деревне, под воздей­ствием революционных событий. Резко изменилось по­ложение дворян, "в руках которых доселе были сосре­доточены художественные и исторические ценности нашей Родины". Только это обстоятельство, объяснял Лопатин, и привело к тому, что "ежедневно поступают в продажу превосходные памятники искусства, не нахо­дящие соответственных покупательных сил внутри страны". А потому, продолжал автор письма, "естест­венно ожидать усиленного вывоза этих предметов за границу". Единственной же мерой, способной пресечь деятельность иностранных антикваров, может стать только закон, воспрещающий "вывоз из пределов Рос­сии произведений искусств и памятников древности и старины".

Автор второго письма-предложения, Романов, не затрагивал ни социальных, ни экономических причин обострения проблемы, отмечал лишь сам вопиющий факт: массовую скупку иностранцами, в том числе и во­еннопленными (!), произведений древнерусского искус­ства – икон, складней, панагий и т.п., которые в ущерб интересам России распродают священники и монахи. Чтобы воспрепятствовать этому, Романов настоятельно просил "запретить отчуждение памятников искусства и старины, принадлежащих государству, церквам, монас­тырям, епархиям, а также ризницам и хранилищам".

Словом, всё, как и прежде, упиралось в отсутст­вие нормального законодательства, определившего бы положение памятников. Такого законодательства, какое давным-давно, самое позднее более полувека назад, начало действовать во всех странах Европы. В цивилизованных странах, как мог бы написать в журнале "Старые годы" умерший в 1915 году искус­ствовед барон Николай Врангель.

Лишь российская власть – и прежняя, монархи­ческая, самодержавная, и новая, республиканская, демократическая, – не желали принять очевидное.

Необходимое.

Впрочем, новая власть начала создавать художе­ственно-исторические комиссии для приёмки движи­мого имущества упразднённых дворцовых управле­ний – Петроградского, Царскосельского, Петергоф­ского и Гатчинского. Наиболее активной и вместе с тем показательной оказалась деятельность Петро­градской комиссии, которую возглавил искусствовед В.А. Верещагин, один из издателей журнала "Старые годы".

Она сразу же обнаружила, что в Зимнем неодно­кратно побывали грабители, укравшие множество весьма ценных вещей. Однако начинать следствие го­родская милиция отказалась: слишком уж хлопотно было проверять несколько тысяч человек, прошед­ших через бывшую императорскую резиденцию. Ведь там помимо госпиталя для нижних чинов располага­лись ещё и Совет министров, ряд общественных орга­низаций. Более того, сам министр-председатель А.Ф. Керенский занял покои Александра III и поль­зовался историческими предметами, не возбраняя то­го же и своему адъютанту.

Обнаружила Петроградская комиссия и иное. Слухи о якобы баснословных художественных сокровищах дворца оказались мифом. Из двух с половиной тысяч предметов, осмотренных Верещагиным и его коллегами-специалистами, лишь двести были признаны достойными занять место в музеях, всё же ос­тальное являлось заурядными образцами прикладно­го искусства, изготовленными в последнее десятилетие, демонстрирующими вопиюще дурной вкус своих прежних владельцев.

Но даже эту скромную деятельность в сентябре при­шлось прервать. После сдачи немцам Риги Временное правительство во главе с Керенским считало вполне возможной сдачу и столицы. И поэтому всем четырём художественно-историческим комиссиям поручили упаковать экспонаты Эрмитажа для отправки их в Москву.

...После установления советской власти могло сложиться впечатление, что памятники искусства и старины отныне больше никому не нужны, обрече­ны на гибель, забвение. Ведь претендовавшие на роль выразителей большевистских взглядов поэты громо­гласно проповедовали откровенно нигилистическое, варварское отношение ко всей мировой культуре.

Так, в начале 1918 года сборники и журналы Про­леткульта десятками тысяч экземпляров тиражиро­вали стихи рабочего поэта Владимира Кириллова:

Мы во власти мятежного, страстного хмеля;

Пусть кричат нам: "Вы палачи красоты".

Во имя нашего Завтра сожжем Рафаэля,

Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.

В газете "Искусство коммуны" – органе отдела изобразительных искусств Комиссариата просвеще­ния Северной области – ему вторил Владимир Мая­ковский:

Белогвардейца

Найдете – и к стенке.

А Рафаэля забыли?

Забыли Растрелли вы?

Время

Пулям

По стенам музеев тенькать.

Стодюймовками глоток старьё расстреливай!

К счастью, все это оказалось лишь эпатажем, со­знательным преувеличением для усиления впечатле­ния. Ни Кириллов, ни Маяковский, ни их соратники по Пролеткульту, по футуризму и не собирались уничтожать творение Растрелли – Эрмитаж, сжигать картины старых мастеров, разорять музеи.

Действительность оказалась иной.

Уже 7 ноября (25 октября) 1917 года Петроград­ский военно-революционный комитет (ПВРК) счёл крайне необходимым назначить комиссаров по защи­те музеев и художественных коллекций, возложив эти обязанности на Бернгарда Давидовича Мандельбаума и Григория Степановича Ятманова. Прежде всего те поспешили обеспечить охрану Русского музея, ока­завшегося в зоне возможных боевых действий, а на следующий день, уже вместе с художником А.Н. Бенуа, взяли под свой контроль Зимний дворец, доби­лись вывода из него всех солдат и матросов, помогли Петроградской художественно-исторической комис­сии 9 ноября возобновить нормальную работу.

Верещагину и его двоим помощникам пришлось заново оценивать состояние бывшей императорской резиденции и удостовериться в том, что этот уникаль­ный памятник почти не пострадал. Правда, при про­верке имущества по описям обнаружились новые ут­раты: коллекция оружия и монет Александра III; из золотого кубка, подаренного Петру I в Саардаме, вырвали его миниатюрный портрет...

Но могло быть и хуже. Ведь, как справедливо отме­чал журнал "Аполлон" в редакционном комментарии, "ещё до 25 октября ясно обозначилась неизбежность вооружённых столкновений. Не безумно ли было дру­гой стороне, стоявшей в то время у власти, превратить в крепость драгоценные русские музеи?"

Но как бы то ни было, будущее петроградских музеев и дворцов требовало принятия самых реши­тельных мер. И они последовали незамедлительно. 12 ноября нарком просвещения Луначарский подпи­сал распоряжение, которым Зимний дворец объяв­лялся государственным музеем, а дальнейшая забота о нём возлагалась на Петроградскую художественно-историческую комиссию и Б.Д. Мандельбаума, на­значенного правительственным комиссаром по охра­не художественных сокровищ дворца.

Неделей позже, 18 ноября, ПВРК уполномочил комиссию Верещагина начать официальный ро­зыск похищенных вещей. Луначарский со своей стороны не только вторично юридически подтвер­дил существование всех четырёх художественно-исторических комиссий, но и поручил им "работу по проверке описей, приёмке дворцового и составле­нию художественно-исторического каталога всех выдающихся и заслуживающих внимания в худо­жественном и историческо-бытовом значении предметов, находящихся в Зимнем дворце и других государственных дворцах Петроградского района, при участии правительственных комиссаров Ятманова, Мандельбаума и Игнатьева".

Между тем Верещагин с помощью выделенных ПВРК специальных нарядов частей гарнизона прово­дил массовые обыски в антикварных магазинах, лом­бардах, лавках старьёвщиков, на рынках. Вскоре мно­гое украденное из Зимнего удалось найти. По свиде­тельству американского журналиста Джона Рида, кое-что было обнаружено в багаже иностранцев, уез­жавших из России.

Завершились розыски похищенного только в конце января 1918 года, после ликвидации силами уже ВЧК шайки самозванных "князя и княгини Эболи", которые специализировались на кражах в Зим­нем дворце.

Но ещё раньше, 30 ноября, отлично понимая от­ветственность за свои действия, все четыре художе­ственно-исторические комиссии приняли решение объединиться (правда, неофициально) и образовать так называемую Соединённую комиссию под руко­водством всё того же В.А. Верещагина. Она-то и приступила к спасению брошенных на произвол судьбы владельцами художественных коллекций дворцов Шереметевых, Строгановых и других.

10 февраля 1918 года Соединённая комиссия официально объявила о своей опеке над дворцом Ше­реметева на Фонтанке и направила в него своего ко­миссара Н.Г. Пиотровского.

Шереметевский дворец являлся не только па­мятником архитектуры XVIII века, но и хорошо со­хранившимся бытовым памятником. Он отражал жизнь одного из самых богатых в России помещичьих родов во второй половине XVIII – первой половине XIX века, хранил память о живших в нём представи­телях отечественного искусства и науки И. и Н. Аргуновых, О. Кипренском, П. Вяземском. Здесь находил­ся обширный архив рода Шереметевых, редчайшая коллекция русского оружия XVI–XVIII веков. Залы дворца украшали работы кисти Ф. Рокотова, Д. Ле­вицкого, И. и Н. Аргуновых, Пуссена, Рубенса, мно­гих иных известнейших живописцев.

Во второй половине февраля сотрудники Соеди­нённой комиссии начали планомерное изучение дворцов столицы, хранивших художественно-исто­рические сокровища Мраморного дворца, дворцов великого князя Николая Михайловича, принца Ольденбургского. К счастью, ни летом, ни в дни октябрь­ских боев и юнкерского мятежа они совершенно не пострадали.

Наиболее уникальные вещи из этих дворцов пе­ревозили в хранилища Зимнего, в Эрмитаж, Русский музей, остальные описывались и под расписку пере­давались на временное хранение комендантам зда­ний. Затем пришла очередь и общественных зданий: были осмотрены помещения министерств – иност­ранных дел, финансов, военного, а также Пажеский корпус, полковые музеи, находившиеся в Петрограде. Всё наиболее интересное, ценное из них также перевезли в хранилище Зимнего дворца.

В марте настал черёд и для частных собраний. Первой была взята под охрану государства коллекция ведущего специалиста по палеографии профессора Петроградского археологического института, помощ­ника директора Публичной библиотеки, члена-корреспондента Российской академии наук Н.П. Лихачё­ва. За долгие годы он сумел собрать уникальные об­разцы письменности всех времён и народов – от еги­петских папирусов и клинописных табличек древнего Междуречья до образцов почерков XIX века, а также водяные знаки бумажных фабрик всех стран Европы за четыре столетия, свыше шестисот русских печатей.

Следующей под охрану перешла коллекция жи­вописи Т.Н. Мятлевой, насчитывающая свыше ста пятидесяти ценнейших холстов. Среди них оказались произведения французского портретного искусства XVIII века, работы таких прославленных мастеров, как Доре, Ван Лоо, Сильвестр, Биго, Даржильери, Панини, Хальс и многих иных.

Затем охранную грамоту выдали на огромный дворец графа Бобринского. Эта чудом уцелевшая чуть ли не в центре столицы, на Галерной, классиче­ская усадьба XVIII века была частично перестроена в 1823–1825 годах. Огромные художественные бо­гатства, собранные несколькими поколениями Бобринских, уже через три месяца позволили присту­пить к созданию историко-бытового отдела Русского музея.

Наконец 11 марта 1918 года по предложению Г.С. Ятманова решено было взять под охрану произведе­ния искусства, находившиеся в ораниенбаумских двор­цах – Большом, Петра III, Китайском, Катальной горке.

Этим свои заботы о культурно-историческом на­следии Соединённая комиссия не ограничила.

Она направила в Москву послание, выразив в нём озабоченность судьбою таких усадеб, как Кус­ково, Остафьево, Михайловское, и подготовила заод­но список тех, которые следовало взять под охрану: Марьино и Выбити – в Новгородской губернии, Ми­хайловское, Тригорское, Петровское – в Псковской, Полотняный Завод – в Калужской, Отрада, Архан­гельское, Ярополец, Никольское-Урюпино – в Мос­ковской...

Беспокойство комиссии было обоснованным: прошёл год, как напуганные начавшейся революцией помещики бежали из усадеб, и всё чаще доходили до столицы сведения о разорении и гибели дворянских гнёзд. Крестьяне самовольно делили не только поме­щичью землю, инвентарь, но и имущество, среди ко­торого были старинная мебель, музыкальные инстру­менты, фамильные портреты. Особая опасность угро­жала семейным архивам, не представлявшим, с точки зрения неграмотного крестьянина, никакой ценности.

Многие в этой ситуации злобствовали, рассуж­дая о "гибели России", о "разочаровании в народе-бо­гоносце", который якобы ещё "не дорос до револю­ции". Лишь немногие понимали: этот приступ гнева крестьянства естествен, предопределён всем многове­ковым прошлым.

"Почему дырявят древний собор? – писал Алек­сандр Блок в знаменитой статье "Интеллигенция и революция" (январь 1918 года). – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торго­вал водкой.

Почему гадят в любезных сердцу барских усадь­бах? – Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.

Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и клёнами госпо­да показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью".

И письмо, и список отражали как заботу Соеди­нённой комиссии о сохранении историко-культурного наследия, так и её неосведомлённость, незнание того, что происходило вдалеке от столицы. А тем вре­менем в провинции происходило то же, что и в Пет­рограде.

Так, II съезд Советов Рязанской губернии в кон­це февраля 1918 года среди прочих принял и резолю­цию о народном образовании. А в ней отмечалось:

"Принимая во внимание, что только народ, сознающий свои интересы и ясно представляющий свои це­ли, может спасти революцию и создать основы новой жизни, губернский учредительный съезд Советов по­становил... создать Комиссию по охране искусств и библиотек".

Сразу же сформированная комиссия направила своих "разъездных агентов" для осмотра усадеб. К со­жалению, она опоздала. Как впоследствии вспоминал первый губернский комиссар просвещения Воронков, действовать пришлось в период погромов имений, со­провождавшихся таким наплывом антикваров из Москвы, что только в Раниенбургском уезде они обра­зовали целый посёлок, скупая картины, книги, мебель, бронзу, фарфор – всё уцелевшее после уничтожения усадебных домов князей Кропоткиных, Шаховских, Волконских, Долгоруковых, графини Толстой, Семёнова-Тян-Шанского.

В сходном положении оказались весной 1918 го­да и другие губернские органы охраны памятников, возникавшие без каких-либо указаний или распоря­жений из столицы в Орле и Смоленске, Владимире и Пензе, даже в далёком сибирском Томске. Их со­трудники, движимые лишь добровольно взятой на се­бя ответственностью, колесили по просёлкам, спаса­ли, везли в губернский центр всё уцелевшее после "чёрного передела". И ведь находили, спасали, созда­вая на пустом месте первые в своём крае картинные галереи, художественные музеи.

По-иному развивались события в Москве, где инициатором сохранения культурно-исторического наследия выступили не специалисты-искусствоведы, а Московский Военно-революционный комитет. 19 но­ября в его адрес поступило заявление рабочих и служа­щих имения князей Юсуповых Архангельское с прось­бой сохранить его в полной неприкосновенности, сбе­речь находившиеся в нём художественные богатства.

Это-то обращение и заставило МВРК обратить внимание на то, что в его руках оказались несметные сокровища: Кремль с Оружейной палатой, Патриар­шей ризницей, с привезёнными в сентябре из Петро­града вещами Эрмитажа, Александровский дворец, ставший складом имущества, эвакуированного ещё в 1915 году из императорских резиденций в Ловече (Польша) и Беловежской пущи.

Дабы обеспечить их безопасность, 26 ноября МВРК назначил художника Казимира Малевича ко­миссаром по охране ценностей Кремля, а Е.К. Мали­новской, уже исполнявшей обязанности комиссара московских театров, поручили срочно создать комис­сию по охране всех художественных, научных и исто­рических ценностей города.

Комиссию удалось сформировать через четыре дня. В неё вошли архитектор П.П. Малиновский, ху­дожники Е.В. Орановский и Д.А. Магеровский. Но успехи комиссии оказались весьма незначитель­ными: перевезли из Александровского военного учи­лища экспонаты его музея в Оружейную палату, биб­лиотеку – в Румянцевский музей. Туда же, в Румянцевский музей, доставили и бесценную коллекцию древних рукописей и икон известного московского собирателя, купца-старовера Е.Е. Егорова.

Только в феврале 1918 года комиссия занялась подмосковными усадьбами: Кусковом, Останкином, Архангельским, – освободила их от незваных обитате­лей, установила надёжную охрану; затем взяла под свой контроль городскую усадьбу Юсуповых в Большом Ха­ритоньевском переулке, Кутузовскую избу в Филях.

И тем не менее всё, что делали возникшие органы охраны, оставалось лишь благим порывом энтузиастов, пусть даже облечённых необходимыми полномочиями, снабжённых грозными мандатами, но бессильных. Они постоянно наталкивались на то же непреодолимое пре­пятствие, которое так мешало их коллегам на протяже­нии столетий: на отсутствие закона, призванного ограждать культурно-историческое наследие от любых посягательств.

Как бы ни старались сотрудники Соединённой ко­миссии, переименованной в конце марта в Петроград­скую коллегию по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса, бесценные сокро­вища продолжали если и не гибнуть в огне погромов, то уходить из страны, причём вполне легально.

Газета "Петроградский голос" писала в номере за 20 марта 1918 года под страшным по смыслу заголов­ком – "Распродажа Петрограда":

"За всё время существования Петербурга не бы­ло в нём таких распродаж имущества, какие происхо­дят теперь. Распродаются богатейшие специальные библиотеки по законоведению, медицине, архитекту­ре и т.д. и т.д., распродаются целые галереи картин, редкие коллекции, обстановка, утварь и пр. Распрода­ются не столько за отъездом, сколько из нужды в деньгах. Есть ли покупатели? Да, есть, но исключи­тельно – в лице комиссионеров, действующих по по­ручениям из Берлина, Лондона, Нью-Йорка и горо­дов других государств. Всё, что покупается, будет в своё время вывезено за границу".

То же происходило и в Москве. Правда, не так от­крыто, менее заметно: ведь с марта город вновь стал столицей страны. Сюда переехали и правительство, Совнарком, и наркоматы, в том числе уже ставшая одиозной ВЧК. Она-то, вместе с отрядами латышских стрелков, очистила город и от полууголовников-анар­хистов, и от отпетых бандитов, грабителей, воров – всех, кого Временное правительство почему-то выпу­стило из тюрем.

В середине мая по столице поползли слухи о странных, малопонятных визитах германского по­сла графа Мирбаха в Староконюшенный переулок, к княгине Е.П. Мещерской. Узнав об этом, один из руководителей Московской комиссии по делам музе­ев и охране памятников, крупнейший в стране знаток искусства Италии П.П. Муратов предположил, что посол охотится за жемчужиной княжеской фамиль­ной коллекции живописи – за тондо, то есть круглой по форме картиной, XV века. Её владелица настойчи­во приписывала холст кисти самого Сандро Ботти­челли. Муратов, посвятивший картине статью, опуб­ликованную в 1911 году журналом "Старые годы", считал картину созданием одного из талантливых учеников великого мастера; но от этого тондо не теря­ло своей ценности.

Муратов поделился своими подозрениями с И.Э. Грабарем. Мещерская не просила у их комис­сии охранной грамоты, как это делали очень многие коллекционеры, не составляла и не регистрировала описи своего собрания. А значит, нельзя исключить, что посол воспользуется трудным положением княги­ни, купит у неё тондо и спокойно вывезет в диплома­тическом багаже.

Искусствоведы поделились своими опасениями с ВЧК, и чекисты тут же произвели у Мещерской обыск, изъяли коллекцию живописи и доставили на Лубянку. Однако среди шестнадцати холстов тондо школы Боттичелли не оказалось. Муратов и Грабарь, опасаясь, что картина уже перешла к Мирбаху, срочно подготовили проект декрета "О запрещении вывоза за границу картины Боттичелли (тондо)", утверждён­ного Совнаркомом 28 мая 1918 года.

Опираясь на этот юридический акт, Дзержин­ский долго беседовал с доставленной к нему Мещер­ской. Непростой для обоих "разговор" закончился счастливо – для Московской комиссии, для Грабаря и Муратова: тондо быстро "нашлось" и вскоре укра­сило собрание картинной галереи Румянцевского музея.

В тот же майский день, когда Совнарком встал на защиту редчайшего образца итальянской живописи эпохи Возрождения, Луначарский вынес на рассмот­рение Большой государственной комиссии по просве­щению, коллегии руководимого им наркомата, вопрос о состоянии музейного дела и охраны культурно-исторического наследия. Он рекомендовал утвердить предложение петроградских искусствоведов о необ­ходимости незамедлительно создать всероссийский орган, который занялся бы этим важным делом. Нар­ком добился единодушной поддержки.

28 мая 1918 года в структуре Наркомпроса РСФСР возник новый Отдел по делам музеев и охра­не памятников искусства и старины. Возглавил его че­ловек не слишком сведущий в подобных делах, но зато очень влиятельный: Наталья Ивановна Седова-Троцкая, жена второго человека в государстве и партии – Льва Давыдовича Троцкого, наркома по военным и морским делам, члена Политбюро ЦК РКП(б). Её за­местителем, на которого и свалилась вся практическая работа, стал видный искусствовед, пять лет являвший­ся попечителем Третьяковской галереи, художник Игорь Грабарь, тот самый, который принял непосред­ственное участие в спасении для России тондо школы Боттичелли.

Им и был разработан утверждённый 19 сентября того же года декрет "О запрещении вывоза и продажи за границу предметов особого художественного и ис­торического значения" – документ поистине фунда­ментальный. В преамбуле его напрямую указывалось на необходимость в корне пресечь "утрату культур­ных сокровищ народа".

Первый пункт нового декрета гласил:

"Воспретить вывоз из всех мест Республики и продажу за границу кем бы то ни было предметов искусства и старины без разрешений, выдаваемых Коллегией по делам музеев и охране памятников ис­кусства и старины в Петрограде и Москве при Комис­сариате народного просвещения или органами, Кол­легией на то уполномоченными".

Декрет ставил под контроль Отдела – он же Коллегия – саму возможность заключения подоб­ных, отныне незаконных сделок. Согласно пункту второму:

"Все магазины, комиссионные конторы и отдель­ные лица, производящие торговлю предметами искусст­ва и старины, или посредники по торговле ими, а также лица, производящие платную оценку или экспертизу подобных предметов, обязаны зарегистрироваться в те­чение трёх дней со дня опубликования сего декрета".

Для выполнения положений нового декрета, особенно в условиях строительства новой государ­ственности, гражданской войны и иностранной ин­тервенции, необходимы были и весьма действенные гарантии. Поэтому спустя полтора месяца газета "Известия" опубликовала циркуляр ВЧК "Ко всем губернским, уездным и в особенности пограничным ЧК". Им предписывалось незамедлительно "при­нять решительные меры борьбы против бессовест­ного хищения народного достояния" – произведе­ний искусства, исторических реликвий.

"Чрезвычайные комиссии не должны допускать этого и в каждом таком случае необходимо его (народ­ное достояние) конфисковывать и передавать в соответ­ствующие отделы Советов или если в Советах такового отдела нет, то сообщать в центральный Комиссариат на­родного просвещения. Пограничные чрезвычайные ко­миссии должны принять решительные меры к борьбе с провозом этих вещей за границу".

Вторым этапом в создании правовой основы для охраны памятников стал принятый Совнаркомом 5 ок­тября 1918 года декрет "О регистрации, приёме на учёт и охранении памятников искусства и старины, находя­щихся во владении частных лиц, обществ и учрежде­ний". Он опирался на практику охраны памятников начиная с 7 ноября 1917 года. До 5 октября учёт част­ных коллекций и выдача на них охранных грамот было "революционной инициативой"; отныне же это за­креплялось законодательным актом, становилось обя­зательным по всей Российской республике.

Согласно декрету, Отдел и его петроградский ре­гиональный орган должны были провести "государственную регистрацию всех монументальных и веще­ственных памятников искусства и старины как в виде целых собраний, так и отдельных предметов, в чьём бы обладании они ни находились".

Так советская власть менее чем за год сделала то, что не смогла сделать царская Россия за 48 лет, после археологического съезда 1869 года.